Сесилия улыбнулась, стиснула пальцы Джейн.
– Отдыхай, душенька. Сейчас распоряжусь, чтобы тебе принесли кружку поссета.
– Только без пряностей, – поспешила вставить Джейн, радуясь, что и тут мысли Уинифред пришли ей на помощь.
– Разумеется. Яйцо, патока, мускатный орех и молоко, ничего больше. Обещаю. Этот напиток поможет тебе уснуть.
– Когда мы выезжаем?
– Послезавтра. Чарльз велел готовить экипаж и уже наставляет кучера, который нас повезет.
– Очень хорошо. Надо будет поблагодарить доброго Чарльза. Спокойной ночи, Сесилия.
Джейн с радостью освободилась от неудобной робы и надела ночную сорочку из хлопка, с изящной вышивкой, застегнув бесчисленные пуговицы. Служанка еще несколько часов назад положила в постель грелку, так что сырость простыней Джейн не грозила. Огонь в камине почти догорел, холод скребся в рамы крохотных окошек. Джейн задумалась о путешествии с севера на юг, что предстояло ей так скоро. К счастью, в детстве она училась верховой езде; с другой стороны, этому учили всех воспитанниц частных школ, расположенных в сельской местности. Джейн хорошо скакала верхом, но как же она радовалась сейчас при мысли, что в Лондон ее повезет экипаж!
Джейн скользнула под перину, со вздохом приятного удивления коснулась щекой пуховой подушки и стала думать о муже Уинифред. Где-то он нынче спит? Должно быть, ему страшно. И наверняка холодно. Веки отяжелели, Джейн уже предвкушала сонное забвение, но вдруг одна мысль – мысль Уинифред – заставила ее подскочить. Глаза широко открылись, Джейн запаниковала. В Терреглсе остались компрометирующие Уильяма бумаги. Их нужно спрятать. Джейн должна опередить солдат правительства, готовых нагрянуть в родовое гнездо Нитсдейлов; должна избавиться от всех документов и вещей, могущих бросить тень на Уильяма, еще более осложнить положение его семьи. Также надо спрятать деньги, драгоценности и другие бумаги, которые не должны попасть в цепкие лапы Короны.
В считаные секунды Джейн стряхнула расслабленную сонливость, которой так жаждало ее тело, и бросилась вниз по лестнице, нимало не заботясь, что волосы у нее распущены, а на плечах – лишь захваченный в спешке пеньюар. Джейн даже не обулась и теперь высматривала чьи-нибудь ботинки и одновременно выкликала имена своих друзей. Все трое выскочили из гостиной, лица их были встревожены, а лицо Чарльза носило еще и отпечаток стыда за неодетую невестку.
– Уинифред! – воскликнула Мэри. – Что стряслось?
– Прошу прощения, – начала Джейн.
– Горячка снова мучит тебя, да? – спросила Сесилия, бросаясь навстречу подруге.
– Нет, нет. Простите, что причиняю вам беспокойство. Завтра я должна ехать в Терреглс.
Поскольку все трое выглядели потрясенными, Джейн поспешила объяснить свое решение.
– Ты совершенно права, Уинифред, – объявил Чарльз. К слову, без своего гигантского парика, в одном жилете и бриджах, с расстегнутым воротом сорочки, он выглядел куда привлекательнее. В руке Чарльз держал рюмку хереса. – Тебе следует выехать завтра. Нельзя терять ни секунды.
– Дорогая, успеешь ли ты собраться к утру? – спросила Мэри.
– Я бы выехала хоть сейчас, будь это позволительно, – отвечала Джейн.
– О нет, сейчас слишком опасно. Я распоряжусь, чтобы экипаж подготовили к рассвету. Тогда на вечерней заре ты будешь уже в Терреглсе, – заверил Чарльз.
Джейн взглянула на Сесилию, та ответила ободряющим кивком.
– Спасибо, дорогие мои. – Джейн подавила зевок, напомнивший ей, как она измотана. Знали бы эти трое, какое путешествие у нее за плечами! Джейн смущенно улыбнулась и прошептала: – Доброй ночи!
* * *
Уильям Максвелл сгорбился в тесной камере. Думы о собственной судьбе тяготили его душу. Лорды-якобиты разделены; неужели, по мнению Короны, они представляют опасность, даже заключенные в Тауэр? Уильям усмехнулся. Кампания по возвращению истинного короля, приверженца католической веры, полностью, безнадежно провалена.
Уильям понимал: и граф Мар, и сам король-изгнанник, во имя которого они сражались, скорее всего, счастливо избегнут тяжелой участи, в то время как благородные смельчаки с шотландской границы, а также якобиты-англичане примут на свои головы ярость английского монарха в полном объеме. Уильям старался гнать эту мысль, но она прорывала кордоны. В конце концов Уильям смирился: да, вероятнее всего, он распрощается с жизнью в угоду королю Георгу.
На рассвете пленникам разрешили прогулку; тогда-то Уильям и перебросился словцом со своим товарищем. Старший йомен, охранявший Уильяма, уверял, что крыша, на которой они сейчас дышат воздухом, была излюбленным местом прогулок молодой Елизаветы во время ее заключения. Уильяма эта информация не впечатлила; он, в конце концов, католик; могут ли его занимать жизненные вехи прославленной протестантской королевы?
– Если суждено отправиться в мир иной, дай Господь сделать это на поле боя, истекающим кровью, измученным, но чтобы в душе пылал огонь глубокой веры, а на устах было имя истинного короля. Вот что я называю славной смертью, – сказал Уильям своему товарищу по оружию. – Но томиться в клетке подобно зверю, ждать унизительного суда, который суть не более чем фарс, – губительно для христианской души.
– Подозреваю, что суд – еще не самое плохое, – вздохнул лорд Кенмур. – Я слыхал от охраны, что королевская месть будет в том состоять, чтобы нас вывели в Тауэр-Хамлетс, а чернь швыряла бы в нас тухлую рыбу да гнилые плоды и глумилась бы над нами. Изменники, дескать, должны снести самую страшную муку и найти бесславнейший конец. Знаете, какой? Головы наши будут посажены на колья и выставлены за пределами Тауэра.
Сердце Уильяма упало, однако голос звучал по-прежнему твердо:
– Только не говорите об этом Дервентуотеру. Он пребывает в счастливой уверенности, что освобождение ему гарантировано.
Лорд Кенмур кивнул.
– Надеюсь, так и будет. Кстати, вы слыхали, что Старый Борлум сбежал?
Уильям не смог сдержать смеха.
– Неужели?
– Мой охранник не прочь почесать языком. Оказывается, для старого пса даже ньюгейтские стены недостаточно прочны.
– Что ж, горцы показали себя храбрейшими из нас. И погибших среди них больше всего. Да пребудет со Старым Борлумом удача.
И вот Уильям один, смотрит в крохотное оконце – единственный зазор в непробиваемой стене Королевского дома, где он в полной мере прочувствовал тяжесть страха перед лютой казнью. Впрочем, надо отдать справедливость констеблю – он проявил благородство, обеспечив аристократам сносные условия. В конце концов, страшнее Тауэра тюрьмы не сыскать во всем королевстве. Уильяма вполне могли определить в сырой каземат, где его товарищами были бы крысы, которые, по слухам, заплывают туда во время прилива. А так в его камере, по крайней мере, сухо, потому что пол дощатый; есть приток свежего воздуха и даже вид из окна. Правда, окно выходит на Ворота предателей; впрочем, не любо – не гляди.