Это моя винтовка. Та самая, которую я хотел забрать домой как трофей.
Снайпер. Черная куртка, шапочка, скрывающая копну черных волос, обтягивающие ноги черные лосины.
Это моя женщина. Та самая, которую я хотел забрать в Россию. Та, которая мне дороже всех в этой ублюдочной стране.
Она – снайпер. Номер два – номер один, конечно же, Аль-Малик. Они задействовали чрезвычайную схему.
Только она видела, что произошло с тем джипом в Ар-Рутбе, когда он завернул за угол, – с того момента, как он завернул, до того, как он вспыхнул. Только по ее словам заключили, что Аль-Малик мертв, только она могла подтвердить, что из машины никто не выскочил до того, как она взорвалась.
Она лежала, готовая стрелять.
– Черт возьми, вставай!
Две пули выбили ножки у парты с одной стороны, и ее ложе снайпера перекосило. Она соскользнула с парты, на ней были стрелковые очки Wiley и стрелковые наушники. Она стояла передо мной, а я целился в нее. Без команды сняла наушники, а я не смог выстрелить.
– Зачем? – сказал я.
– Ты не поймешь.
– Черт тебя возьми, зачем!!! – заорал я.
– Я оставила диск… Ты знаешь где. Там все сказано. Я не могу сказать тебе это в лицо.
Она почему-то пошла к окну.
– Стой! – заорал я.
Но было поздно.
* * *
Я не запомнил сам момент выстрела. Просто в какой-то момент осознал, что лежу на полу. И она тоже лежит на полу, а в воздухе отчетливо пахнет кровью. Это бывает после серьезной перестрелки, когда кровь, выбитая пулями из тел, микрочастицы крови буквально висят в воздухе какое-то время. Но тут был всего лишь один выстрел.
Я подполз к Амани. Пульса на шее не было, она была как кукла, у которой разом обрезали все ниточки. Я сунулся под куртку – пальцы погрузились в горячую кровь, она была буквально растерзана высокоскоростной пулей крупного калибра, пробившей ее насквозь. Умерла, так и не успев ничего понять. И она знала, что будет, когда шла к окну.
Она хотела умереть.
Я обернулся. На стене – уродливый кратер, штукатурка и цемент – брызгами. Примерно прикинул, откуда стреляли, соединив прямой чертой то место, где стояла Амани, и кратер на стене. Получалось – справа вверху.
Пальцами, испачканными кровью, я провел себе по лицу, сам не знаю зачем. Потом нащупал наушник, вложенный в ушную раковину, забрал его, вставил в свою. Забрал и наклеенный на горло микрофон – ей тоже не потребуется.
А вот мне он нужен.
И винтовка.
Винтовку я зацепил с пола и стащил, просто разрушил ту пирамиду мебели до конца, и оружие само свалилось мне в руки. Тяжелая, в снаряженном состоянии – килограммов девятнадцать-двадцать.
– Салам, брат, – послышалось в наушнике. – Рад с тобой поговорить.
– Не брат ты мне.
– Мы с тобой братья, хоть ты этого и не хочешь. Мы родились на одной земле, в одной стране. Мы братья.
– У тебя больше нет страны, – сказал я. – И ты сам так решил.
Я повернулся на бок и достал рацию, чтобы сообщить о происходящем.
– Хочешь меня убить, брат.
– Еще как хочу. Ты даже не представляешь как.
– Тогда не вызывай свору. Не сообщай обо мне.
– Страшно?
– Нет, просто интересно. Давай установим правила.
– Да пошел ты.
Я почему-то не включал рацию. Не сообщал ничего.
– Правила просты. Я прослушиваю эфир. Если я услышу тревогу – ухожу. Позвонить по телефону ты не сможешь – сотовые отключены.
Это правда.
– Чего ты хочешь?
– Правды, брат. Только правды.
– Какая правда, потрох сучий. Ты убил ее. Я убью тебя. Вот и вся правда.
– Она сама этого захотела. Не хотела жить в том мире, который создаешь ты. И я не хочу. Давай попробуем выяснить, кто прав? Как в старые добрые времена. Один на один.
Я знал, что не справлюсь. Я просто хороший стрелок, а он снайпер. Я даже не помню наизусть поправки для своей винтовки, а вот он, я уверен, помнит. Мне никогда не выиграть эту дуэль. Но и уклониться от нее я не могу.
И не хочу.
– Попробуй, останови меня. У тебя винтовка, и у меня тоже. У тебя хорошая винтовка, я держал ее в руках. Если поднимешь тревогу – я уйду. Но потом вернусь.
Да, он вернется. Я знал это. Единственный способ это остановить – разобраться с этим. Здесь и сейчас.
Но я не снайпер, а он – снайпер, и очень хороший. И что самое плохое – время тоже работает против меня, и он это знает. Скоро начнется. У него – винтовка какого-то крупного калибра, не меньше двенадцати и семи. Может, четырнадцать и пять или новый натовский пятнадцать и пять. И скорее всего – компьютеризированный прицел типа Tracking point [41] , с которым не промахиваются. Он будет работать не менее чем с трех километров. Для меня такая дистанция – космос.
В чем я сильнее его?
На ближней дистанции мы, наверное, равны, может, я даже сильнее. Он профессионал, но не имел возможность постоянно тренироваться, а я тренировался и тренируюсь часто и много. Вот только дистанция для выстрела – запредельная.
В чем еще?
Я умнее его. Да, черт возьми, умнее. Он фанатик, а умных фанатиков не бывает. Вера совместима с хитростью, но не с умом. И еще: я могу вывести его из себя, а он меня – нет. А стрелок должен сохранять ледяное спокойствие. С какой угодно навороченной винтовкой.
– Рискнешь?
– А зачем? – сказал я, смещаясь к двери.
– Ты не хочешь попробовать?
– Почему же, хочу. И попробую. Но только что это изменит?
Я выполз в коридор и только там встал. Надо найти позицию, неожиданную для него. По крайней мере, попробовать это сделать.
– Это ничего не изменит. Проиграл не ты, проиграли вы все. Кто бы из нас ни умер сегодня, вы проиграли.
– Ошибаешься. Мы выиграли. Даже мы, русские, выиграли. Уже выиграли. Хоть тебе этого и не понять.
– А ты объясни. Я пока вижу одно. Ты – один. А за мной – целая страна. Рано или поздно тебя все равно убьют, даже если ты убьешь меня. Ты пошел против державы, дурак. Против целой страны. И тебе конец.
– Ошибаешься. Это вам конец. Нас все больше и больше. Как ты думаешь, почему я перешел на их сторону?
– Потому что ты – подонок.
Я был уже у лестницы. Вверх или вниз? Вверх.
– Нет, ты ошибаешься. Я предал тех ублюдков, которые захватили власть в стране, но не предавал своего народа. Всем, в том числе русским, будет лучше, когда вы проиграете.