Представить себе, что из-за террориста изменят график встреч президента, я мог. Но представить, что президент будет подстраиваться под спецслужбы, чтобы поймать террориста, – нет, это было непредставимо.
– Ну… – протянул шеф. – Аль-Малик только верхушка айсберга. А во главе всего это – саудовская разведка. И ЦРУ – по крайней мере, определенные круги внутри ЦРУ. Я сам не все знаю. Но могу предположить, что провал операции в Багдаде – а мы его сделаем публичным провалом, выложим всю информацию в сеть – превратится в грызню в спецслужбах в самих США. И это хорошо. Чем меньше Америка имеет возможность куда-то вмешиваться, тем лучше.
На этом месте я должен был патетически спросить: «Так вы все знали!» Но я этого не сделал. Я знаю систему, в которой работаю. Здесь все друг друга используют как могут. И трагическая патетика неуместна.
Я знаю свое место и несу жребий.
– Куда мы едем?
– А ты не понял? К башне. Хочу показать тебе, чтобы ты не психовал. Кстати, мы твои разговоры слушали. Сам бы поверил.
Я помолчал. Действительно – мы ехали к башне, это было утомительным занятием, потому что центр был перекрыт. Никто не знал, что президентов так и не будет.
– Кто убил Вована? – спросил я.
– Аль-Малик. Мы сами не все знаем. Он доложил нам, что стал подозревать твою. Видимо, он попытался проследить за ней. След вел к Аль-Малику.
– А Красин?
– Тоже он.
– Как он к нему подобрался?
– Мы не знаем.
Да и какая, в сущности, разница. В системе есть одно тщательно соблюдаемое правило: ни одна операция, короткая ли, долгая ли, не должна зависеть от одного человека. Каждый человек в системе – расходный материал. И должен быть заменяем. Все эти традиции типа поминок и залпа над могилой всего лишь должны скрыть эту неприглядную правду.
Вот почему система не приемлет меня, а я не приемлю систему. Я не взаимозаменяем и не позволяю себя сделать таковым. И я – не расходный материал.
Мы свернули в сторону строки. Дорогу перекрыл БТР. Павел Константинович опустил стекло, показал документы и одноразовый пропуск. Одноразовый – только на время саммита глав государств, потом он уничтожается.
* * *
У высотки стояли несколько машин, в том числе машина «Скорой». Павел Константинович по-хозяйски подошел, глянул внутрь. Жикнул молнией.
Не опознать. На меня пялился бельмами полностью обгорелый труп. Но на сей раз у нас есть что-то для опознания.
Я забрался в машину – от мешка дух был тяжелый, отвратительный. Отстегнул молнию дальше, пока не добрался до рук.
Так и есть. На левой не хватало мизинца и части безымянного.
Он просто отрубил их и бросил в огонь там, в Ар-Рутбе. Чтобы их нашли и по анализу ДНК заключили, что это он. Он так ненавидел нас, что готов был и на это.
Я смотрел на обгорелый труп, сам не знаю зачем. Мутило.
– Чем его?
– Ракетой. Мы заказали ударный самолет, он барражировал в двадцати километрах от города. По выстрелам его засекли и навели ракету. Это был единственный способ покончить с ним раз и навсегда.
Как бьется сердце.
И тут я осознал, что это вовсе не сердце. А мобильный телефон, поставленный на виброзвонок. Включил, глянул. Вот же гад.
– Дайте ключи.
Павел Константинович посмотрел на меня и без лишних слов дал ключи. Спасибо и за это.
В доме у меня была система контроля, простая и практически непроходимая, пассивная. Ее мне собрали наши умельцы, и ее особенностью являлось то, что при нарушении периметра она не взрывалась воем, не посылала никуда никаких сигналов. Она вообще не посылала никаких сигналов. Ее можно было активировать с сотового, набрав специальный номер. И в ответ приходила информация, есть кто в доме или нет. Хорошая информация, с видео. Именно за счет того, что она была пассивной, ее практически невозможно было обнаружить. А мне не надо было знать, кто побывал в доме, – точнее, надо, но для этого у меня есть другие средства. Мне надо знать, есть ли кто в доме именно сейчас.
Система показывала – есть. Черт возьми, есть.
Сукин сын.
В дом я не полез. Я просто остался в машине, пересел назад и привел в боевую готовность хранящийся в машине автомат. И когда Подольски вышел из дома и направился к своей машине, я направил автомат на него и включил лазерный прицел. Машина у него была светлого цвета – и красная точка на багажнике сказала ему все, что он хотел знать.
Он остановился. Медленно повернулся ко мне. Я показал ему рукой – иди сюда.
Он подошел к машине.
– Салам алейкум. Садись, – показал я на переднее пассажирское.
Краем глаза я заметил, как сзади по улице мигнул фарами «БМВ», выбираясь из ряда припаркованных машин.
– Твои?
Он ничего не ответил.
– Твои. Скажи, чтобы не дергались.
«БМВ» остановился напротив, боковые стекла с моей стороны опущены, виден стрелок на заднем сиденье. Скорее всего, посольские из Блекуотера, или как они там теперь. Зи, что ли. Но им стрелять неудобно – «Тойота Ланд Круизер» намного выше, они почти ничего не видят.
Удерживая автомат одной рукой, я протянул вперед вторую. В ней был пульт автомобильной сигнализации.
– У меня машина заминирована. И ты знаешь, что это так. Рискнут – отправимся к Аллаху все вместе.
Алекс сделал рукой знак «спокойно» – ладонью вверх-вниз. Как бы утрамбовывая.
– Машина заминирована, – сказал он водителю. – Не стрелять.
Они и не стреляли. Я, кажется, даже узнал одного.
– Скажи, чтобы отъехали. Пусть встанут перед твоей машиной. И сидят в своей, не выходят. Едут пусть медленно, неторопливо. Если сделают что-то не так – я подорвусь. Мне терять нечего.
Алекс дисциплинированно передал в машину все, что я ему сказал.
Какое-то время охранники посольства размышляли – в конце концов, они тоже профессионалы и им сильно нагорит, если они потеряют военного атташе. В этом мире огромное значение имеет репутация, и изгадить ее можно одним-единственным инцидентом, после которого тебя хорошо если статик-гардом возьмут. Думаю, сыграло роль то, что я был русским. Во многих фильмах, даже в компьютерных играх, есть места, в которых русские сознательно жертвуют собой. И связываться с психованным русским они не хотели.
«БМВ» пополз вперед.
– Снайпер есть?
– Нет.
– Врешь. Но это не важно. Садись. И не дергайся.
Подольски выполнил то, что я ему сказал.
– Что ты делал у меня дома?