— Тьфу ты, черт! — Штабс-капитан схватил агонизирующий фонарик, глянул на часы и с криком ярости поднялся на ноги. Однако направился он не в сторону царской сокровищницы — хрен с ним, с Тутанхамоном, — а на выход. Надо же, провалялся полночи без чувств, словно гимназистка-целка! Теперь уж не о рыжье надо думать, а о том, как ноги уносить!
«Вот дерьмо!» Штабс-капитан перешагнул через издохшую кобру, со злостью сплюнул и начал заниматься делом.
— Эх, товарищи, товарищи… — Уже остывшие тела месье Мишеля и Хорька он оттащил шагов за триста, профессионально обыскав, все нужное забрал себе — в дороге пригодится, — вздохнул тяжело и принялся раздевать трупы. Изуродовал до неузнаваемости лица, отрезал головы и, уложив в глубокую расщелину, завалил сверху осколками гранита. Одежда тоже исчезла под каменной кучей, а тела, распоров предварительно животы, штабс-капитан оставил на открытом месте, — будет нынче пернатым пожива!
Когда рассвет окрасил берег Нила в розовые тона, Семен Ильич уже был в пути. Он явно не принадлежал к той части российской интеллигенции, которая из-за своей бесхребетности и склонности к самокопанию просрала великую империю. Единственное чувство, которое обуревало его сейчас, был зверский голод.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На полигоне было холодно, шел мокрый противный дождь. Вдали у горизонта виднелась каланча деревни Крюгерово, слева, за подожженным танком, качали кронами дубы, теряли на ветру пожухшую листву. Настала осень, природы увяданье.
— Ну что, не подведут твои? — Начальство поплотнее запахнулось в плащ-палатку, его негромкий голос сделался зловещим. — Смотри, Сергей Петрович, с огнем играешь. Просрём — завтра же на ковер с результатами по Борзому. Вернемся с победой — я тебе срок по его отстрелу на неделю продлю. Вот так, в таком разрезе.
— Делаем все возможное, товарищ генерал. — Плещеев вдруг вспомнил фильм о геройском кобеле Мухтаре, тяжело вздохнул. — Он постарается.
Настроение у Сергея Петровича было не очень. Мало у него хлопот, так ведь нет, третьего дня пожаловали гости, коллеги из московской «Амбы», и начальство решило показать себя — провести товарищескую встречу по преодолению препятствий, стрельбе из пистолета, боям без правил и собачьим единоборствам. Чтобы и в столице нашей родины знали питерских. И вот — грязища, дождь и первый же проигранный этап. Московский генерал стоял в сторонке, подбоченясь, с самодовольным видом крутил усы, его обезображенное шрамами лицо сияло. Мокрушники из «Амбы» улыбались, курили, пряча сигареты в рукавах, с игривым видом делали эгидовцам «козу»: ща мы вас убодаем!
— С козлами не общаемся. — Те держались с достоинством, на колкости не отвечали, знали, что все равно будет по-нашему.
Перешли ко второму этапу — стрельбе из пистолета. Требовалось поразить застекленную грудную часть ростовых мишеней, поворачивающихся к стрелку своей плоскостью только на восемь секунд. Упражнение было непростым, к тому же осложненным погодными условиями, но Осаф Дубинин без колебаний вышел на огневой рубеж — приземистый, в очках, с виду неказистый и угловатый.
Москвичи оживились, начали переглядываться: ну и Рембо! Дубинин с невозмутимым видом вставил обойму, сунул «Макарова» в кобуру:
— Готов!
— Пшел! Мишени, стоявшие ребром к стрелку, мгновенно повернулись, на месте сердца в них были проделаны круглые, размером с блюдце, застекленные отверстия.
— Ап! — Дубинин выхватил ПМ, сняв с предохранителя, клацнул затвором и, преодолев «рыбкой» метровый заборчик, выстрелил навскидку на лету. Плашмя грохнувшись на землю, он больно ударился, но не дрогнул, держа пистолет за головой, чтобы не остаться без носа, крутанулся на спину и снова спустил курок. Мгновение спустя он перевернулся на живот и послал оставшуюся третью пулю. Грохот выстрела, пороховая вонь, плеск упавшей в лужу гильзы. А главное — хрустальный звон бьющегося стекла. Мишени, повернувшись, тут же «встали на ребро», Осаф Александрович, кряхтя, поднялся, москвичи, сразу поскучнев, удивленно открыли рты: ну, бля!
— Это как же? — Столичный генерал придвинулся к Плещееву, сделал страшные глаза, а тот, хоть и так все было ясно, равнодушно махнул рукой:
— Покажите результат.
Мишени повернули — все стекла были выбиты. Быстро вставили новые, и состязания продолжились. Скоро выяснилось, что личный состав «Эгиды» комплектовался стрелками класса «мастер», творящими чудеса меткости и скорострельности, так что состязаться с ними москвичам было, естественно, не под силу.
— Хорошо гостей встречаете. — Столичный генерал насупился, погрустнел, открыл огромный портсигар, принялся закуривать. — Набрали виртуозов, мать вашу.
Он не знал, что в кустах неподалеку от мишени Плещеев посадил трех спецназовцев с рогатками, вот они точно были настоящими виртуозами.
Наступила очередь боев без правил.
— Водки мне! — Фаульгабер рывком скинул куртку, разорвал тельняшку на груди и принялся разминаться — весом под полтора центнера, саженного роста, с необъятными, густо покрытыми рыжей порослью плечищами. Воздух свистел, земля гудела, гости хмурились, пятясь.
— Водка «Спецназ». — Подошел эгидовец Толя Громов, тоже голый по пояс, весь в замысловатых разводах лагерных татуировок. Он нес приготовленную заранее литровку с водой. — Закусить?
— На хрен. После первой не закусываю. — Кефирыч энергично потряс бутылку, закрутил содержимое винтом и, не отрываясь, вылил в широко разверстую пасть. — Ух ты, хорошо пошла!
Он гикнул, взъерошил волосы и, легко разбив литровку о голову, с улыбочкой повернулся к москвичам:
— Ну, кто тут хочет биться без правил?
По приказу Плещеева в это время подъехал санитарный фургон, и Толя Громов принялся вытаскивать носилки:
— Вот теперь все готово, можно начинать.
— Э, давайте, что ли, переходить к собачьим единоборствам. — Столичный генерал поежился, сразу посмотрел на часы. — У нас ведь все-таки культурная программа. В Эрмитаж еще надо успеть.
— Да вы не беспокойтесь, если что, подвезем. — Плещеев указал на санитарный фургон, но начальство бросило на него косой свирепый взгляд, и товарищеская встреча плавно перешла в собачий эндшпиль.
Москвичи привезли двух гвинейских мастиффов в шипастых ошейниках, плюшевых нагрудниках с множеством медалей. Псы держали себя вызывающе: лаяли, рычали, исподлобья посматривали на Филю и Степашку, — боевых эгидовских волкодавов, которые происхождением похвастаться не могли, зато отличались злобностью и истинно русской дворовой статью. Инструктор-собаковод, она же заместитель командира тревожной группы, Катя Дегтярева была уверена в победе своих питомцев. Со вчерашнего дня их держали впроголодь на цепи рядом с клеткой, где сидело полсотни орущих кошек. И вот началось.
— Филя, Степашка, фас! — Катя спустила волкодавов, мастиффы грозно зарычали, оскалили страшные клыки, а уже через минуту, жалобно визжа и поджимая хвосты, пустились наутек зализывать раны: один — лишившись пол-уха, другой — ковыляя на трех лапах. Победа была полной.