Поляки использовали обычную в подобных случаях тактику. Защитники Смоленска должны были сдерживать и сковывать царские силы, а поблизости, в Красном, разместился Радзивилл с 15-тысячным полевым войском, чтобы бить осаждающих по тылам, проводить в город подкрепления, а после того, как у него соберется достаточная армия, обрушиться на русских и зажать между крепостью и своим войском, как было в войну 1632–34 гг. Но на этот раз наши воеводы не собирались выжидать подобного развития событий. Под Смоленском остался Алексей Михайлович, а Черкасский с частью войск выступил против Радзивилла. Первый бой обернулся не в пользу русских. Авангард вел себя легкомысленно, шел без разведки, на привалах не выставлял охранения. И Радзивилл, скрытно приблизившись по лесам, напал на него ночью. Среди необстрелянных новобранцев возникла паника, они побежали, бросив пушки и обоз. Пленных поляки не брали, перебили тех, кто был захвачен сонным или пытался сдаться. Большинство русских удрало. И Радзивилл раззвонил о полном разгроме противника, о тысячах убитых. Хвастал, что русским не видать Орши, как своих ушей. Разумеется, приврал. Разбит был лишь передовой отряд. А основной корпус Черкасского только выдвигался. Бойцы учли горький урок. И озлобились на поляков за расправу над товарищами. «Победитель» с полками Черкасского предпочел не встречаться, вопреки своим заверениям бросил Оршу и отошел южнее, к Копыси.
Однако на Россию в это время обрушилось другое, неожиданное бедствие. В Москву прибыло посольство из Грузии. Царя в столице уже не застало, но завезло из Закавказья «моровое поветрие». Чуму. Эпидемия оказалась страшной, стала косить москвичей десятками и сотнями. Находившиеся в городе дворянские и боярские семьи с прислугой начали разъезжаться по поместьям — и разносить заразу по стране. Никон отписал царю, предлагая эвакуировать его семью в Калязин монастырь. И Алексей Михайлович согласился, разрешил выехать и самому патриарху и боярам Пронскому и Хилкову, оставшимся управлять столицей. Объявил, что он никого не неволит оставаться в Москве. Но Пронский и Хилков покинуть свой пост отказались. А Никон повел себя двойственно. Скорее как глава правительства, а не патриарх. Собрал царский двор, штат основных приказов, и огромный обоз спешно покатил прочь из столицы. То есть, с одной стороны, Никон сберег близких государя и работоспособный аппарат управления. А с другой, получалось, пренебрег духовными обязанностями.
Это стало причиной «чумного бунта». Ведь далеко не все имели возможность эвакуироваться, люди продолжали умирать. Собственно бунта как такового не было — москвичи ударили в набат, собрались по колокольному сигналу к Успенскому собору, где шла служба и находился Пронский. Народ обратился к нему встревоженно и возмущенно — почему, мол, патриарх бросил паству в бедствии? Указывали, что некому даже поставить священников взамен умерших, и жертвы эпидемии приходится хоронить не по-христиански. Пронскому удалось успокоить москвичей. Он пояснил, что Никон уехал по царскому указу, обещал сообщить обо всем Алексею Михайловичу, и настроения успокоились. Москвичи стойко переносили бедствие, а Пронский и Хилков энергично боролись с ним. Устанавливали санитарные кордоны, налаживали вывоз и захоронение трупов, обеспечивали город продовольствием…
Но зоны боевых действий моровое поветрие не коснулось, и они разворачивались своим чередом. Наступление северной группировки Шереметева несколько замедлилось, на ее пути было много крепостей. Зато южная группировка продвигалась успешно. 12 июля после ожесточенного боя Трубецкой взял Мстиславль, связался с Черкасским и начал согласованную с ним операцию против Радзивилла. Быстрым маршем устремился на Копысь. Литовский гетман боя не принял — он ждал подмоги, которую собирал Гонсевский. И отступил к Шклову. 1 августа Копысь сдалась Трубецкому, горожане встретили русских с образами и хлебом-солью. А к Шклову Черкасский направил ертаульный (разведывательный) полк Юрия Барятинского. Легкая конница налетела на литовцев и, несмотря на свою малочисленность, принялась клевать их. Барятинскому приходилось туго, но он надеялся таким образом связать и удержать Радзивилла до подхода главных сил. Не получилось. Едва показались части Черкасского, противник немедленно вышел из боя и отступил к Борисову.
Фланговые русские корпуса продолжали одерживать победы. Шереметеву к концу июля сдались крепости Дисна и Друя на Западной Двине, за ними — Озерище, Усвят. А Трубецкой форсировал Днепр и 12 августа штурмом взял Головчин. Отряд князя Куракина подступил к крепости Дубровна, запиравшей путь по Днепру от Смоленска к Орше и Могилеву. Но овладеть ею не сумел. Дубровна была сильно укреплена, гарнизон во главе со шляхтичем Храповицким состоял из венгерской пехоты, роты гайдуков и дворян, отбивался активно, предпринимал вылазки, а у Куракина было всего 700 жильцов, и его отозвали под Смоленск.
Царь надеялся развить достигнутые успехи. Писал к Хмельницкому о глубоком рейде казаков на Луцк, а Трубецкому — чтобы шел навстречу Богдану на Минск и Брест. Но Трубецкой располагал более надежной информацией. Узнал, что Хмельницкий ни в какой рейд не пойдет, потому что на Украину нацелились набеги татар. Для себя же Трубецкой видел главную задачу не в эффектных рейдах, а в том, чтобы разгромить Радзивилла. И из Головчина вдруг стремительно бросил войска на преследование литовского гетмана. Преодолев за 2 дня около 200 км, он нагнал врага недалеко от Борисова, на речке Шкловке. Радзивилл уже успел соединиться с Гонсевским, русским теперь противостояло 20 тыс. воинов. Видимо, из-за этого неприятель чувствовал себя уверенно, и от битвы уклоняться не стал.
Трубецкой тоже. 14 августа он построил солдатские полки в центре, рейтар и дворянскую кавалерию сосредоточил на флангах и атаковал врага. «Бой был на семи верстах и больше». Шляхетская панцирная конница всей массой навалилась на русских, рассчитывая смять и раздавить их, но утыкалась в пики пехоты, а мушкетеры и легкие пушки расстреливали гусар беглым огнем. Возникла мешанина побитых лошадей и всадников. А с флангов ударили рейтары. Армия Радзивилла стала пятиться. Наконец, дрогнула — и пошло повальное бегство, преследование и рубка бегущих. Русские потери оказались ничтожными — 9 убитых и 97 раненых. А польская армия была разгромлена наголову. Было взято в плен 300 человек, из них 12 полковников. Захватили весь лагерь, обозы, знамена, даже карету, шатер и бунчук Радзивилла. Сам он был ранен и «утек с небольшими людьми». И добрался до Минска, где сумел собрать лишь 1500 беглецов. Остальные его подчиненные либо погибли, либо разбежались по лесам и своим поместьям.
Почти одновременно произошло сражение и под Смоленском. Куда менее удачное. В ночь на 15 августа русские скрытно подобрались к крепости и неожиданной атакой захватили часть стены и Лучинскую башню. Но гарнизон быстро опомнился, подвел под башню бочки с порохом и взорвал ее, уцелевшие участники атаки отступили. На следующий день начался общий штурм, ратники лезли на стены по длинным лестницам. Однако встретили жестокий отпор, несли потери, и царь велел прекратить атаку. У русских погибло 300 человек, около тысячи было ранено. Алексей Михайлович отстоял молебен за упокоение павших и решил больше не допускать больших потерь. Новых штурмов не предпринимать. От Вязьмы к нему медленно, с немалыми транспортными трудностями подтягивался «стенобойный наряд», самые тяжелые орудия — 4 пищали голландского и несколько штук русского производства, стрелявшие пудовыми ядрами. Их установили на подготовленных батареях, и началась бомбардировка.