Я попыталась представить, как выхожу из дома. Оставив маму с папой одних. Но не получилось. Я ничего больше не могла вспомнить. Только то, как она попросила меня принести грибы.
А еще кровь. И вспышки серебристого света. А потом я открыла глаза, не зная, где нахожусь, увидела Рене, которая приговаривала «Эйвери, Эйвери» таким грустным голосом, что я поняла, что стряслось нечто ужасное.
Что-то, из-за чего, когда я спросила: «А где мама с папой?», ее лицо перекосилось.
Из-за чего, посмотрев на руки, я вспомнила красную, ржавую запекшуюся кровь на кутикулах и под ногтями.
— Кровь, — прошептала я. Я вспомнила, как увидела на себе кровь, и поняла… я знала…
— Хватит, Эйвери, хватит, — сказала Рене, стараясь прижать меня к себе, но получалось довольно неуклюже — она пыталась делать это одной рукой и стоя на довольно приличном расстоянии.
И все, больше у меня ничего не осталось. Я вдохнула поглубже, вспоминая маму, от которой пахло фруктами, и папу, от которого пахло лесом. Рене сильно от них в этом смысле отличалась. Ее запах совсем не был похож на родительский. От нее пахло кофе, шампунем и немного досками.
Мне чего-то не хватало, да и собой я была недовольна, потому что не могла вспомнить, хотя и пыталась думать о разных вещах — о разных местах, запахах и многом другом.
Я плотно закрыла глаза, стараясь сдержать слезы. Но все же несколько слезинок стекли по щекам.
— Ты точно больше ничего не помнишь? — спросил Стив, а Рене резко сказала:
— Стив, с каких это пор ты взял на себя обязанности полицейского?
Стив откашлялся и продолжил:
— Прости, Рене, я позволил себе лишнего. Весь город из-за этого очень переживает. Мне показалось, что Эйвери что-то вспомнила, и понадеялся, что дело будет разрешено и забыто.
Я отстранилась и покачала головой.
— Все как во тьме, — сказала я Стиву. — Я не помню, кто меня нашел, не помню, как появился Рон. Я знаю, что было, потому что мне рассказала об этом Рене, но не могу вспомнить. Я помню только, как он увел меня оттуда. И я видела… — Я замолчала.
Да уж, нашли на кого возлагать надежды. Кто-то убил моих родителей, пока я собирала грибы, а я…
Я замерла.
Грибы. Раньше я о них не думала.
— Их нашли? — спросила я, и Стив недоуменно посмотрел на меня.
— Твоих родителей? Эйвери, ты же знаешь, что да. Ты была на похоронах и…
— Нет, — перебила я, качая головой. — Грибы. Рон говорил, что рядом с моими родителями было что-то найдено? Или рядом со мной?
— Нет. Не говорил, — ответил Стив. Его голос был очень теплым.
— Но я… — Я опять замолчала.
Вообще-то я не помнила, как срезала грибы, помнила только, что мама меня об этом попросила. Я даже не помнила, как вышла из дома. Но я наверняка пошла за грибами.
Где же эти грибы? Я их принесла?
Что, если да?
Что было со мной?
— Эйвери, я бы действительно выпил воды, — сказал Стив все так же ласково, но я поняла, что он не поверил в то, что я рассказала. Он был уверен, что я совершенно ничего не помню.
Но я видела больше, чем сказала.
Нечто серебристое, и оно двигалось с нечеловеческой грацией.
Нечто серебристое, и повсюду кровь.
Я открыла рот, потом закрыла и направилась в дом за водой, поскольку знала, что он подумает, если я расскажу об этом серебристом. Я видела, как он на меня смотрел, когда я рассказывала про грибы: он мне совсем не поверил.
К тому же мои родители не обрадовались бы, узнай они, что я разговариваю со Стивом. С Роном папа дружил с детства, и, хотя на многое они смотрели по-разному, они соглашались в главном: в том, что рассказы про лес — это всего лишь слухи. А вот Стив частенько говаривал: «Бог знает что творится в этом лесу. Надо его разрабатывать». Я знала, что папа терпел его лишь ради Рона.
— Волки — это всего лишь волки, — сказал папа в прошлом году, когда я спросила у него насчет того, что услышала в школе. Кирста рассказала, что первые поселенцы Вудлейка выжили тут только потому, что согласились послать двух девушек в лес — полулюдям-полуволкам, которым требовались невесты.
— Нельзя быть получеловеком, точно так же, как я не могу быть полухомячком, — ответил папа. — Это всего лишь легенда, выдуманная давным-давно, когда волков в лесу было много и они иногда проникали в город, пугая людей. В газетных архивах есть снимок с волком на центральной улице, я принесу, покажу.
Я пришла на кухню и набрала в стакан воды из-под крана.
Он был прозрачным, как и остальные стаканы у Рене. У нас дома все было по-другому: все стаканы различались по цвету и по форме, потому что покупались они на блошиных рынках, а кое-какие родители просто нашли в лесу.
Папа терпеть не мог, когда люди сваливали там мусор, даже больше, чем «эту древнюю басню про волков», как он ее назвал. Он действительно показал мне тот самый снимок, как и обещал. На фотографии в старой, пожелтевшей газете с потрепанными краями был изображен волк на главной улице нашего города — ничего страшного в этой картине не было.
— Заплутал, скорее всего, и вышел в город. А глупые люди перепугались, начали сочинять сказки, так и зародилась эта легенда.
— Он какой-то напуганный, — прокомментировала я. — И одинокий.
— Эйвери, волки не люди, — снова повторил папа. — Ты это прекрасно знаешь. Он просто оказался в непривычной обстановке, растерялся.
Я снова посмотрела на фотографию и подумала, что волк выглядел не просто растерянным. А напуганным. Животное, по-моему, было просто в ужасе. Но папе я этого не сказала.
И не стала говорить Стиву о том, что видела, потому что он бы мне не поверил. Мне надо было все вспомнить самой. Так что, стоя со стаканом воды в кухне, я попыталась сконцентрироваться. Но не как раньше: я не пыталась заставить себя вернуться к событиям той ночи, я просто думала о них. О маме с папой, о нашей совместной жизни.
Вспоминалась тысяча мелочей, которые раньше воспринимались как нечто само собой разумеющееся, благодаря которым я чувствовала, что любима, и ощущала себя в безопасности.
И тут я вдруг снова вспомнила мамин голос, когда она посылала меня за грибами, сконцентрировалась на этом моменте, на этом воспоминании. Я представила себя в нашем доме, и когда она мне это сказала, я… Я…
Ничего.
Нет, надо продолжать. Что могло случиться потом?
Я, наверное, обулась и вышла. Да, когда полицейские меня нашли, на мне были кеды.
Но я никак не могла вспомнить, как обувалась.
Я вздохнула. Расстроенная, сердясь на то, что собственные мысли мне не подчиняются, я вышла на улицу.