Не знаю, как долго продолжалось это безумие, но я успел передумать о многом. Хотя о многом ли тут подумаешь? Перед глазами то и дело возникало одно и то же – извещение о том, что некий старший стрелок погиб на поле чести (разумеется, за вождя и отечество), скорбные физиономии господина Цольнера и его безутешной супруги, мордочка Клары. И Гизель, почему-то обнаженная и почему-то не со мной. Впрочем, как же ей быть со мной, когда пришло такое извещение?
Завыли «сталинские орга́ны». Только бы не по нас, только бы пронесло… Небо окрасилось в багровый цвет.
Русский обстрел окончился так же внезапно, как начался. Я машинально взглянул на часы – двадцать минут, не больше. Но до чего же мерзко.
– Похоже, они там живы, – шепнул подползший ко мне Дидье.
Я кивнул. Они живы. И их там много. Очень много. Странно только, что так недолго всё это длилось. Быть может, у них не хватает снарядов. Если так, то неплохо, совсем неплохо.
Стало понятно, что наш выход на авансцену истории будет несколько отсрочен. Часа так на два, если не больше. Заговорили немецкие пушки. Артиллеристы старались накрыть засеченные только что цели. Поначалу пальба была довольно редкой и нестройной, но постепенно нарастая, входила в четкий, привычный режим.
Некоторое время я по инерции поглядывал на часы. Потом перестал. По русским били всё новые батареи, и в какой-то момент я стал надеяться, что атака будет отложена еще хотя бы на сутки. Слишком очевидным представлялось, что русская оборона нуждается в дальнейшей обработке. В розовеющем небе на высоте пары тысяч метров проплыли десятки самолетов, и русский передний край окончательно превратился в бушующий пламенем океан. Я бы этого не увидел, если бы не Левинский. Он осторожно выглянул из траншеи. Последовав дурному примеру, мы как зачарованные уставились на бешеный вихрь, крутившийся неподалеку от нас. Ныряли назад, когда вдруг казалось, что нам угрожают осколки, и снова выглядывали – как там у них, не кончилось?
– Четыре тридцать, – сообщил появившийся рядом с нами Вегнер.
– Когда пойдем? – спросил его Левинский.
– Скоро, скоро.
Значит, всё-таки скоро. Я сжал ладонью шейку винтовки.
– Проверить патроны, – распоряжался, чтобы не сидеть без дела, Греф, – приготовить гранаты, следить за сигналами.
Появившиеся вчера после полудня облака обманули. Жара обещала быть невыносимой. Едва различимое в дыму и вихрящейся пыли солнце послало изувеченной земле первую порцию тепла, осветив красноватым светом долину Бельбека и гряды холмов по ее сторонам. Нашу и русскую – которой нам предстояло еще овладеть. Пока что русские холмы были едва различимы и казались недостижимыми – как солнце или, по меньшей мере, луна.
* * *
Огненная волна откатилась в глубь русских позиций. Взлетела красная ракета, раздался протяжный свист – и всё осталось позади. Очутившись вне окопа, я согнувшись побежал вперед, выискивая глазами место, где залягу и пропущу вторую цепь. Так ничего и не выбрал. Тяжело плюхнулся на землю, успел заметить, как залегают другие, ползком переместился влево. Пока бежал, собирался ползти направо, но в последний момент передумал – вдруг русский стрелок прочел мои мысли. Дурь, конечно, но чем черт не шутит.
Второе отделение пробежало мимо и залегло в десятке метров от нас. Раздался голос Грефа.
– Вперед.
Ноги бежали сами. Должно быть, со стороны мы смотрелись неплохо – аккуратные группки стремительно перемещаются, залегают, встают, чередуясь в простом и ясном порядке. Как на учениях. Но я никогда не видел этого со стороны. В том числе на учениях.
Пока обходилось без стрельбы. Быть может, они действительно выбиты или ушли? Мы займем первую линию без боя, закрепимся, и задача будет выполнена. Нам принесут обед, возможно выдадут шнапса, а там выяснится, что русские оставили также вторую линию и третью.
– Вперед.
Еще одна перебежка. Другая, третья. Начались проволочные заграждения, разбитые снарядами и порезанные саперами. Повсюду зияли воронки, местами горела трава. Где-то на правом фланге, за остатками кустарника прерывисто застучал пулемет. Эхом отозвалось слева. В грохоте продолжавшейся канонады расслышать треск пулеметов было почти невозможно. Но я расслышал.
– Вперед.
В сущности, мы были не первые. Перед нами прошли саперы. И приняли первый удар. А теперь вслед за ними устремились сотни и тысячи пехотинцев. Один из них в моем лице лежал у перебитого снарядом кола с свисавшим обрывком колючей проволоки, ожидая, почти с нетерпением, новой команды.
– Пошли, ребята, пошли.
В непрерывный орудийный гул вплелись еле слышные звуки ближнего боя. Хлопки гранат, стрекотание пулеметов. Возникавшие в секунды относительной тишины автоматные трели и выстрелы из винтовок. Стало быть, у четвертой роты началось. Доносился шум моторов – слева пошли штурмовые орудия.
Я почти ничего не чувствовал, даже страха. Он прошел, остался где-то там, в узком постылом окопе, казавшемся теперь надежным и безопасным местом. Покинутым навсегда. Но возвращаться туда не хотелось.
– Вперед, – прошипел Греф, и мы, вертя задами, поспешно стали вползать в проход между оборванных саперами спиралей Бруно. А вот и оно – цвиркнуло несколько раз подряд. Небольшие кусочки металла, калибром семь целых шестьдесят две сотых миллиметра. Неужто заметили или бьют наугад? Или даже не в нас, а в саперов?
Если вернуться к ощущениям, то было еще всегдашнее опасение чего-то недослышать, недопонять, не сделать и, главное, остаться одному.
– Цольнер, ты как?
– Порядок.
Нас накрыло при следующей перебежке. Я не увидел, кто упал, кто цел, кто ранен, просто повалился на землю и стал выжидать. Теперь однозначно стреляли по нас. По фронту работало два пулемета, справа колошматила пушка, одна за другой просвистели мины.
– Вот ведь уроды! – выругался Браун и, приладив поудобнее пулемет, выпустил длинную очередь. Ответом был снаряд, шлепнувшийся метрах в пяти от него. Браун со своим вторым номером поспешно скатился в темневшую рядом большую воронку. Туда же прыгнул Дидье. Мне захотелось к ним, но было слишком далеко.
Русский передний край взорвался бешеной стрельбой. Плотным огнем нас прижали к земле. В поисках укрытия я прополз мимо свернувшегося в позе эмбриона сапера (край погона с черной окантовкой был виден издалека). Первая встреченная мною жертва второго севастопольского штурма, да упокоит Господь ее душу.
– Продолжаем движение.
Кажется, это был Вегнер, Греф бы сказал иначе. Быть может, Левинский? Голоса я не узнал. Штурмовое орудие слева ударило по русскому пулемету и, похоже, его погасило. Нет, заработал опять.
Я утратил ощущение времени, а посмотреть на часы не решался. Медленно полз вперед, пережидая всякий раз, когда пальба усиливалась. Снова увидел наших – Дидье, Брауна, ротного.