Он опять попытался улыбнуться, но снова безуспешно. И объяснил:
– Мы контактировали. Не ежедневно, но она присылала открытки. Обезличенные короткие послания о погоде и ветре. Буквально. А мы никогда не разговаривали об этом. Но это означало, что она жива. И кто-то мешает ей написать то, что она действительно хочет.
– На них стоял штемпель Берна? – спросил Альберт.
Уоткинс поднял на него глаза.
– Иногда, – ответил он просто. – Иногда Берна, иногда Инсбрука, иногда Милана. Никогда из одного места два раза подряд, и, если имелась какая-то закономерность, я ее не увидел.
– И повсюду видны Альпы.
Это сказал Лео. Он уже достал телефон Кристины, вывел на его экран карту и попытался найти на ней промежуточный пункт между тремя названными точками.
– Так мы в любом случае получаем некую область. Где-то здесь.
Сол вяло кивнул.
– И это в принципе не говорит ничего. Там где-то. Но где конкретно?
Он посмотрел на них. Извиняющийся взгляд.
– Просто я размышляю над этим уже скоро год.
Они какое-то время сидели молча. Словно исчерпали тему разговора, но у них у всех, казалось, остался еще один пункт в повестке дня, и никто не мог придумать, как к нему перейти.
Постоянный шум голосов, звуки поездов, которые приходили, тормозили и уходили, номера перронов и время, выкрикиваемые по репродукторам.
И в конце концов их молчание продолжалось так долго, что не понадобилось больше никакого перехода. И Альберт наклонился вперед:
– Может, тебе известно еще что-нибудь? Но ты сам не знаешь об этом?
– О чем ты?
– Не знаю. Просто, по моим данным, они боятся этого.
– Они? Боятся?
– Да.
Альберт задумался и посмотрел на Лео, как бы проверяя, что подобрал правильные слова.
– Они боятся катастрофы. И что ты сидишь на решении, – сказал он, внимательно посмотрел на Сола, словно сейчас задал вопрос и ждал ответа.
Сол окинул взглядом двух молодых мужчин по другую сторону стола. Он искал способ перевести разговор на то, что хотел сказать, и взамен они сделали это за него.
Он огляделся. Нервный взгляд снова. Но он был еще более активным сейчас, как будто сама тема беспокоила его, как будто они вступили на огороженную территорию, задав прямой вопрос.
– Как уже сказано, – ответил он. – И я повторяю это снова. Мне ничего не известно.
Ударение на ничего. И серьезные глаза. И что-то здесь не сходилось.
– И в таком случае, – спросил Альберт, – почему ты боишься?
– Просто я не хочу, чтобы они думали, будто я что-то знаю.
Он произнес это твердым голосом, впившись в них взглядом.
Но с напором, явно подразумевавшим нечто большее, некое послание, которое он не собирался представлять словами, нет, он уже представил его и как бы ждал ответных действий с их стороны.
Прошло мгновение, прежде чем они поняли.
Он наклонился вперед через стол.
Рука скользила по его поверхности.
А под его тонкими согнутыми пальцами, как жемчужина в раковине, лежал блестящий квадратик бумаги.
Вот оно, говорили его глаза. Возьмите.
Он убрал назад руку, по-прежнему глядя на молодых людей. Очень серьезно, словно то, что он передал, было документом неслыханной важности, способным поменять все.
И Альберт положил руку на листок со своей стороны стола, быстро посмотрел на него, прежде чем сунул во внутренний карман пиджака.
Штрихкод. Вот и все, что успел увидеть. Маленькие печатные буквы, время и, пожалуй, сумма, и, пожалуй, что-то еще.
– Я получил письмо, – сказал Уоткинс тихим голосом, словно собирался поведать им какую-то тайну. – За два дня до этого, пожалуй, меньше, я не знаю, все дни смешались, они позвонили и сообщили, что она умерла. Тонкий конверт, неровный почерк, словно…
Он колебался. Пытался найти подходящее слово.
– Словно? – спросил Альберт.
– Словно тот, кто писал, очень давно не держал в руках ручку.
Он посмотрел на них. Пожалуй, подобное было незначительной деталью, но для него являлось частью всего того, чего он не понимал. Единственно он знал, что кто-то попытался связаться с ним. И что бы он ни хотел сказать, Сол не желал этого знать.
– Никакой записки. Только это.
Он кивнул в сторону кармана Альберта. Клочка бумаги. За который сейчас отвечал кто-то другой.
– Это квитанция, – сказал Альберт. – Не так ли? Из камеры хранения?
И Уоткинс посмотрел на него. Уклонился от ответа, что явно означало «да».
– Мне скоро семьдесят, – сказал он. – Моя жена мертва. И я боюсь.
А потом сделал паузу.
Подобрал слова. Кивнул в направлении квитанции.
– Что бы там ни было, – сказал он, – это больше не мое.
Мужчина в черном костюме не ожидал увидеть Сола Уоткинса. Но это был именно он.
Двадцать минут назад он стоял внизу у эскалатора на этаж ниже уровня улицы, где находился его пост, погруженный в изучение расписания и различных карт, но в действительности держал под наблюдением все территорию по соседству.
И все равно его мозг отказывался принимать увиденное. Уоткинс. Это на самом деле был он.
Его голова мелькнула среди всех других наверху, проплыла мимо на пути от входа в глубь здания.
А потом он исчез среди людской толпы, и мужчина в костюме поспешил вслед за ним, пробираясь между сумок и магазинных касс, пытаясь снова поймать его в поле зрения.
И все время его мучила мысль, что их дело тут ни при чем. Что Уоткинс, скорее всего, оказался здесь случайно.
Но потом он попытался избавиться от этих мыслей и понять, как все могло обстоять.
Менее недели назад они видели, как их бездомный покинул Центральный вокзал. Они охотились за ним много километров, а потом он забежал в переулок и не смог больше оттуда выбраться.
Но документов, которые он должен был иметь при себе, у него не оказалось.
Вот и все, что они знали.
Тех, которые он должен был доставить Уоткинсу, но по какой-то причине не доставил.
И здесь напрашивался только один логичный вывод.
Именно по этой причине Стефан Крауз находился в здании вокзала.
Оставил их в ячейке камеры хранения.
И существовали две возможности, насколько можно судить. Либо он положил их там в качестве некой страховки своей жизни, чтобы его не убили, пожалуй, даже собирался забрать их позднее, например, с целью выторговать себе свободу. И в таком случае, наверное, следовало сказать, что он немного ошибся в оценке ситуации.