Пленные покорно повиновались.

— Что, прямо сейчас? — заволновался Арзамасцев.

— Чего тянуть? Слушай меня внимательно. Выбиваем доски, по одному выходим на буфер и прыгаем. Улететь старайся как можно дальше. В правую сторону. По ходу поезда.

— Легко сказать.

— К черту сомнения! Главное, не спеши подниматься с земли, чтобы охрана не пристрелила. Лучше откатись подальше от насыпи.

— Это ясно.

— Пойдешь первым?

— Ты что?! — испуганно отступил ефрейтор. — Нет-нет, за тобой. Хоть посмотрю, как... — шептал он. — Может, и остальным ребятам сказать? Чтобы все вместе.

— Всем вместе не получится — бульвар узковат.

— Я к тому, что пробиваться было бы легче. — Он явно трусил. Однако Беркут старался не замечать этого. Далеко не все прошли такую партизанскую выучку, как он, и с этим следовало мириться.

— Оставшиеся увидят, что мы спаслись, и каждый сам для себя решит: бежать или остаться.

Беркут еще несколько раз прошелся отупевшим ножом по древесине, потом обмотал все лезвие остатками тряпки, чтобы не порезаться во время прыжка, и, выбрав момент, лег на спину, упершись ногами в доски.

Как только послышался очередной лязг буферов, Андрей с силой ударил пяткой в доску, потом еще и еще раз. В вагоне услышали шум, кто-то крикнул:

— Эй, ты, припадочный! Сам успокоишься или тебя успокоить?

— Заткнись! У человека действительно падучая, — примирительно осадил его Кирилл.

— Братцы, да он босой ногой пытается вышибить вагонную доску! — вмешался еще кто-то. Именно в этот момент лейтенант и в самом деле вышиб кусок доски.

В вагоне притихли. Стали прислушиваться. Многие подхватились.

— Готовься, — предупредил Андрей.

— Ноги покалечишь. Не то что бежать — прыгнуть не сможешь.

— Они у меня тренированные. Если что — ползком. Хоть до Урала.

Наконец отлетел и кусок второй доски.

Взяв лезвие в зубы, Беркут быстро выбрался из вагона, стал на буфер и, завернув свое оружие в кусок брезента, метнулся в темноту.

37

Полковник Колыванов ждал его у открытой дверцы машины, рядом с начальником личной охраны. В сумраке Сталин не мог разглядеть его лица, да и не пытался. Точно так же, как не старался вспомнить его. Скорее всего, этот человек так и должен был остаться для него и всех остальных безликим «полковником из органов».

— Садитесь, товарищ Колыванов, — уставшим голосом обронил Сталин, первым опускаясь на заднее сиденье.

Полковник замялся, не зная, где его место. Не на первом же сиденье. Но и не рядом с вождем!

Однако начальник охраны подтолкнул Колыванова в бок и движением головы приказал: «В машину». Сам он попытался занять место рядом с водителем, но Сталин упредил его: «Поедете с группой охраны».

Какое-то время ехали молча. Вождь попыхивал трубкой и, казалось, совершенно забыл, что усадил полковника подле себя.

Машина миновала Спасские ворота Кремля, медленно проехала мимо лобного места и окунулась в предавшуюся вечернему полумраку Москву.

— Что вы молчите, полковник? — спросил Сталин именно в ту минуту, когда Колыванов решил, что разговор он начнет только у себя на даче.

— Не было разрешения, товарищ Верховный Главнокомандующий.

— Правильна: нэ была, — угрюмо согласился Сталин.

— Могу докладывать? Прямо здесь?

— Можете. Мы оба знаем, о ком идет речь, — дал понять, что называть имена необязательно. Не то чтобы не доверял своему водителю, а из принципа: никто, ни один лишний человек не должен знать...

— Это действительно «Сам». Я все проверил, проанализировал. Агент Магнус — его человек. «Сам» лично пытается выйти на вас.

— Именно на меня?

— На вас, товарищ Верховный Главнокомандующий.

— А как этот Магнус установил контакт с нашим разведчиком в Швейцарии? — вполголоса спросил Сталин.

— Через немца, который работал на нас. И который был спасен Бор... — простите... «Самим» от ареста гестапо. Не все детали пока ясны, однако... Теперь этот человек стал основным связным между нашим радистом и Магнусом, поддерживающим радиосвязь с «Самим».

— Что ему нужно?

— Требует подтверждения, что вы лично заинтересовались им.

— Передай, что им очень заинтересовался Берия.

Полковник отшатнулся, словно от удара, и, прижавшись спиной к дверце машины, уставился на Сталина.

— Так... и передать, товарищ Верховный Главнокомандующий?

— Так и пэрэдай... Что тэбэ удывыло? — медленно, по слогам поинтересовался вождь.

— Не так может быть понято.

— «Не так», — хмыкнул Сталин. — Почему Лаврентия Берию все воспринимают «не так», а?

— Не могу знать, товарищ Верховный Главнокомандующий. Но если нужно сказать, что им заинтересовался товарищ Берия... — Так и не решил Колыванов, как он должен воспринимать распоряжение вождя. — Кстати, всю операцию «Сам» проводит якобы под прикрытием финансовых операций в Швейцарии.

— После войны финансовые операции могут заинтересовать нас куда больше, нежели их организатор.

— Понял, товарищ Верховный Главнокомандующий.

— Что ты после каждого слова рапортуешь? — хрипловато проскрипел Сталин. — Ты со мной, полковник, нормально говори, а не докладывай. Берия сейчас будет у меня, он тебя научит. — И в тоне, которым вождь сказал это, Колыванов вновь не расслышал никаких ноток юмора.

Разговор как-то сам собой зашел в тупик, и полковник попросту не знал, как вести себя дальше. Он, конечно, понимал, что слишком уж велика разница в званиях и положении. Но в то же время не он напрашивался на эту встречу. Он выполнял поручение не кого-нибудь — лично Сталина. «Самого», — грустно улыбнулся Колыванов, вспомнив, что именно так они со Сталиным, хоть для какой-то видимости конспирации, решили именовать рейхслейтера Бормана.

— Пусть наш агент убедит Бормана, что он может быть принят в Москве, — нарушил молчание Сталин. — Если только заслужит этого.

— Очевидно, он не очень-то стремится в Москву

— Но ведь заигрывает с нами, а не с Лондоном, как его предшественник Гесс.

— И не с Америкой, как Шелленберг, а, следовательно, Гиммлер. Борман — тот хитрее. Или наивнее — тут уж как понимать.

— Он рассчитывает, что возведем его на трон фюрера Великой Германии,—то ли рассмеялся, то ли саркастически прокряхтел «отец народов». — Решил с нашей помощью сместить Гитлера... — Сталин выдержал умопомрачительную паузу и уже более вдумчиво завершил: — Придется подумать и о том, кто останется в Берлине после капитуляции. К власти должны прийти совершенно другие люди.