Аббат был святой человек. Монахи – тоже (во всяком случае, им пристала святость). И вот достопочтенный отец принялся расспрашивать мальчика.
«Милое дитя, – обратился он к убитому, – умоляю тебя, заклинаю тебя именем пресвятой Троицы: скажи, отчего ты поешь? Как ты можешь петь, если у тебя перерезано горло от уха до уха?»
«Мое горло перерезано до самых шейных позвонков, – подтвердил мальчик. – Если бы природа одержала верх, я бы давно умер. Но Иисус Христос решил явить всему миру Свое могущество. Он свершил это чудо в честь Своей благословенной Матери, пресвятой Девы Марии. Поэтому я и продолжаю петь Alma Redemptoris.
Я всегда любил Богородицу превыше всех. Ведь она, даже в моем слабом разумении, – источник всякой милости и благодати. Она явилась передо мной в миг моей смерти и попросила меня спеть гимн, сложенный в ее честь. Вы все слышали этот гимн. А когда я закончил петь, она положила мне на язык какое-то маленькое зернышко.
Вот почему я снова и снова пою гимн во славу Девы Марии. Пока у меня изо рта не вынут это зернышко, я не перестану петь. Она мне все рассказала. „Дитя мое, – сказала мне Дева, – я приду за тобой. Когда зернышко вынут у тебя изо рта, не пугайся. Я не оставлю тебя“».
Благочестивый аббат наклонился к мальчику и взял зернышко с его языка. Тогда ребенок мирно скончался. Аббат был так потрясен свершившимся чудом, что соленые слезы покатились по его щекам. Он упал навзничь на землю и лежал не шевелясь. Тогда и монахи упали на колени и принялись плакать и призывать всеблагую Деву Марию. А потом они поднялись и благоговейно сняли тело ребенка с носилок; они положили его в мраморную гробницу в часовне Пресвятой Девы. Там он лежит и по сей день, благодарение Богу.
О маленький Гуго из Линкольна! [18] Тебя тоже коварно убили евреи. Это случилось недавно – твоя смерть еще свежа в нашей памяти. Помолись же за нас, грешников, в миг нашей кончины. Да смилуется Господь над нашими душами. Молись за нас, Матерь Божья, и да сойдет на нас твоя благодать. Аминь.
Здесь заканчивается рассказ Аббатисы
Вот веселые слова Трактирщика к Чосеру
Дослушав рассказ Аббатисы до конца, все сохраняли серьезный и задумчивый вид. Но потом Трактирщик решил всех взбодрить, отпустив шутку в мой адрес. Он поглядел на меня и подмигнул остальным.
– Эй, да что вы за человек? – спросил он. – Вид у вас такой, словно вы кролика поймать пытаетесь. Вечно в землю смотрите. Подъезжайте ближе ко мне. Вот так. Поднимите глаза. Улыбнитесь. Ну вот, паломники, не так уж он дурен собой. Видите, какая у него талия? Вроде моей. Он тоже крепыш. Думаю, молодые бабенки не прочь были бы с ним пообниматься, хоть он и толстяк. Но он всегда такой рассеянный! Будто мыслями за сотни миль от нас. Ну же, мил человек, расскажите нам что-нибудь смешное. Другие уже рассказали. Теперь ваш черед.
– Хозяин, – ответил я ему, – не сочтите за обиду. Но я не знаю никаких историй. Я не умею их рассказывать. Все, что я помню, – это один старый стишок, который я затвердил еще в детстве.
– Тоже сгодится, – ответил Гарри Бейли. – Судя по выражению вашего лица, это что-то забавное.
Здесь начинается Чосеров рассказ о Топасе
Прошу, послушайте меня —
И расскажу вам, не тая,
Забавную историю.
На радость ли, на горе ли —
На свете рыцарь жил да был,
Турниры, подвиги любил.
Как звать того, о ком рассказ?
Звать – сэр Топас.
Он в дальнем жил краю, в глуши,
Где моряков нет ни души:
Жил в Гамельне он с давних пор
(В том месте делают фарфор).
Был рыцарь сыном богатея —
Тот краем правил, всем владея.
Как звать отца его?
Не ведаю того.
Был сэр Топас силен и смел,
Черноволос, а лик имел
С губами как гвоздика.
Пунцов был цвет и лика —
Я бы назвал напрасно
Его, как роза, красным:
Был красен его нос —
Огромный, как утес.
Горчицы цвета желтый волос
Он отрастил по самый пояс.
Носил он туфли из Вандома,
Одежду в Риме шил – не дома.
Ел уйму денег гардероб
(Отец Топаса хмурил лоб).
Да сколько ж стоил он?
Уж верно, миллион!
Охотиться имел обычай
На кроликов; за прочей дичью
Брал на охоту соколов.
Мог побороть он и волов
Свирепых и упрямых.
Врагов бить ярых самых
Не труд ему – забава!
Силач он был – не баба.
Нашлось бы много юных дев,
Кто, нежно рыцаря раздев,
Его б ласкал в кровати
(Хоть полагалось спать им).
Но тот на дев и не глядел —
Как лилия, душой он бел,
Хотел того иль нет.
И вот однажды сэр Топас,
Чуть показался солнца глаз,
Вскочил в седло и поскакал:
Он новых подвигов искал.
Он жаждал битв, он жаждал сеч —
С собою взял копье и меч.
Забрался он во тьму лесов,
Где воют волки, стаи псов.
Он гнался сам за дичью,
По старому обычаю.
Но время шло, и как-то раз
Наш благородный сэр Топас
Едва не проклял все на свете.
А всюду рыцаря вокруг
Цветущий стлался свежий луг.
Каких цветов там только нет:
И розы, и мускатный цвет,
Чабрец и медуница,
Лабазник и блошица.
Для пива всё сгодится,
Коль пиво – не водица.
Вокруг так сладко пели птицы,
И среди соловьев – клушица.
А может, зяблик в вышине
То пел? Иль голубь на гумне?
Там ласточка взмывала в рай,
Сидел на ветке попугай.
Веселый птичий гомон!
Под эти птичьи звуки пения
Топас познал любви томление.
По тёрну он помчал коня,
Колючки и кусты кляня.
И вскоре жеребец был в мыле,
Хоть не резвился на кобыле.