– Вы правы, доктор, – ответила Клер, которую позабавила горячность толстяка, – но мы живем в обществе, где Ахилл вышел в тираж, а Бризеида обладает кое-каким влиянием.
– Вот в том-то и ошибка! – воскликнул доктор Крэ. – В том-то и ошибка! Таких Бризеид нужно держать взаперти – что в шатре, что в комнате покорителя… Ну а пока давайте-ка постараемся родить Ахиллу прекрасного младенца.
Роды были тяжелыми. Доктор Крэ принадлежал к старой акушерской школе: он верил, что мучения матери полезны при рождении ребенка, и заставил Клер страдать целые сутки, перед тем как дать ей немного хлороформа. Кроме того, ребенок лежал неправильно, и пришлось делать кесарево сечение, так что у пациентки остались от рождения сына самые ужасные воспоминания. Младенец весил всего шесть фунтов, но был хорошеньким и здоровым.
Мадам Форжо приехала в Париж, чтобы принять «дофина». Она прекрасно ладила с Ларраком, который еще до свадьбы оценил здравомыслие, пусть и слегка грубоватое, своей тещи.
– Хотелось бы мне, – сказал он ей однажды, – чтобы Клер смотрела на жизнь так же просто и здраво, как вы.
– Наверняка так и будет, когда она доживет до моих лет, – ответила мадам Форжо. – Но Клер не похожа ни на меня, ни на своего отца. Скорее, она напоминает мне бабушку генерала, такую же мечтательную блондинку, как она сама. Раньше у нас в Сарразаке висел ее портрет кисти Энгра. К сожалению, бедный Рауль был вынужден его продать, чтобы отремонтировать кровлю замка. Клер обожала этот портрет, когда была маленькой. Она называла его «Дама над лестницей». Но, возвращаясь к нашему разговору, советую вам не беспокоиться, милый Альбер, – ваша жена просто переживает приступ романтической чувствительности. Не думаю, что это опасно.
Однако эта беседа насторожила мадам Форжо, и она воспользовалась первым же удобным случаем, чтобы разузнать через Сибиллу кое-какие подробности супружеской жизни дочери.
– Как я рада, тетя Анриетта, что вы затронули эту тему, – сказала Сибилла. – Поймите меня правильно: я оказалась в очень неловком положении. Ведь именно я устроила этот брак; я видела, как влюблен патрон, считала это неожиданной удачей для Клер, и, кроме того, этот союз отвечал интересам моего собственного мужа. Естественно, я даже предположить не могла, что он обернется такой неудачей!
– Ты считаешь, что их брак не удался? – спросила мадам Форжо, как всегда мыслившая трезво.
– Ну, как вам сказать, тетя Анриетта… его нельзя назвать полным фиаско, таким, когда пара скорыми шагами идет к разводу. Особенно теперь, когда появился Альбер-младший: я надеюсь, что он скрепит их брак. Но его нельзя назвать и большой удачей, и на то есть много причин. Во-первых, патрон давно уже привык, что все его обхаживают, все обожают. Что вы хотите, ведь он ПАТРОН, и окружающие должны его слушать, восхищенно ему внимать. А вот Клер ждет восхищения только в свой адрес. С другими мужчинами это было бы возможно и даже возвысило бы ее в их глазах, но от патрона она такого никогда не дождется! Хуже того, он уже понял, что она не сумеет стать для него хорошей партнершей в… ну, вы понимаете, что я имею в виду. И вот результат: Альбер-старший ищет в других местах то, чего не нашел у себя дома.
– Вот как? – промолвила мадам Форжо. – Он снова завел любовницу?
– Послушайте, тетя Анриетта, я буду говорить с вами откровенно, но поклянитесь мне, что это останется между нами, потому что, если вы проговоритесь Клер, это может стоить очень дорого Роже и мне. Я надеюсь, что вы, не выдавая нас, предупредите ее об опасности. До сих пор ничего особенного не произошло. У патрона нет постоянной любовницы – так, всякие мелкие эпизоды. В настоящий момент это некая мадемуазель Лилиана Фонтен, актриса и протеже мадам Жанен. Он не афиширует эту связь, наоборот, – скрывает ее, так как искренне привязан к Клер; в общем, эта девчонка не имеет на него никакого влияния. Но будь я на месте Клер, я бы приложила все усилия, чтобы вернуть его себе. И это не так уж трудно, ведь он влюблен в нее, а главное, она – госпожа Ларрак, мать его сына, будущего наследника заводов. В глазах патрона, который живет своим делом, это очень важно.
Мадам Форжо поблагодарила Сибиллу и обещала поговорить с Клер. Несколько дней спустя ей представился такой случай, когда Ларрак сказал, как бы между прочим, что проведет следующий уик-энд в Солони, у одного холостого друга, «на открытии охоты».
– Дорогая моя, – сказала мадам Форжо, оставшись наедине с дочерью, – я терпеть не могу вмешиваться в то, что меня не касается, – признай, что, когда ты собралась выходить замуж, я не стала досаждать тебе дежурными советами. Но сейчас я три недели провела рядом с тобой и твоим мужем и полагаю своим долгом высказать тебе свои впечатления.
– Вы думаете, это так уж необходимо, мама? Я ведь знаю, что вы мне скажете.
– Не уверена. И вот что я констатирую: ты ведешь себя с ним как избалованный ребенок. Сейчас ты еще не оправилась от родов и поэтому, вполне естественно, чувствуешь себя слабой физически – и расслабленной морально. Но я-то вижу, когда говорю о тебе с Альбером, что он считает тебя трудным человеком, который усложняет его жизнь вместо того, чтобы украшать ее. И я не думаю, Клер, что это разумное поведение для женщины, ответственной за благополучие такой семьи, как твоя. Твой муж несет огромную ответственность за тысячи человеческих жизней, и он вправе ждать от тебя, чтобы хоть дома атмосфера была спокойной и теплой. А я наблюдаю только обратное.
– Другими словами, Альбер должен посвятить всего себя своим машинам или своим рабочим, а я – я должна посвятить себя Альберу, так, мама?
– Для женщины, любящей своего мужа, это вовсе не жертва.
– А люблю ли я своего мужа, мама?
– Боже мой, что за вопрос, Клер?!
– И тем не менее я его задаю. И я уж точно не люблю его физически.
– Надеюсь, ты ему этого не показываешь? Послушай, Клер, я скажу тебе то, чего другие матери не сказали бы, хотя это чистая правда. Если ты не любишь своего мужа «физически», как ты выразилась, но привязана к нему душой, симпатизируешь ему, притворяйся, что получаешь удовольствие от близости. Ведь это совсем нетрудно! Мужчины наивны, они легко верят в такой обман! И эта уверенность во взаимном удовольствии создает между ними и нами, женщинами, самую крепкую связь!
– А я посчитала бы такой обман гнусным и низким, – с отвращением сказала Клер. – Таким же низким, как считаю постыдным изображать материнскую любовь, пока в действительности не почувствую ее. Признаюсь вам, что, когда доктор Крэ торжественно преподнес мне этот отвратительный, красный, сморщенный кусок мяса со словами: «Поцелуйте своего сына!» – я подумала только одно: «И вот ради этого я так страдала?!»
– Клер, ты просто бесчеловечна!
– Может быть, мама… или слишком человечна.
И однако, когда ее сын превратился в красивого ребенка с живыми голубыми глазками и светлыми кудряшками, Клер сделала над собой усилие и попыталась заняться им. В общем-то, он был очень мил, этот малыш. Он улыбался ей беззубым ротиком, махал крошечными ручонками. Каждый вечер, перед тем одеться к ужину, Клер отводила час, чтобы присутствовать при купании и кормлении Альбера-младшего, которого его няня-англичанка, в форменном коричневом платье, упорно называла «Берти». Клер пыталась брать сына на руки, сама давала ему бутылочку. Но вскоре потеряла интерес к этому монотонному, нескончаемому и трудному занятию. К тому же у няни все получалось куда лучше, чем у нее, и ребенок кричал, когда Клер совала ему бутылочку. Поэтому она без всяких сожалений отказалась играть эту ежедневную домашнюю комедию.