Конечно, я слыхал об ученых из Университета Коимбры, полагающих, что у нас есть хвосты, позволяющие цепляться за ветки; о епископах из Браги, заявлявших, что нам необходима теплая кровь христианских младенцев для Пасхальных ритуалов; о докторах из Порто, утверждавших, что от нас пахнет, как от стухшего китового мяса — так называемый foetor Judaicus. Но эта уверенность, что мы молимся быку, стала для меня новым откровением. Только через неделю я понял, что за нелепица послужила тому причиной: слуга спутал португальское слово touro, бык, с ивритским Тора. Так что в ответ я вздыхаю и говорю:
— Просто позволь мне поговорить с твоим хозяином. Он знает, кто я такой.
Он утирает рукавом лоб и говорит мне:
— Разве ты не знаешь, где он? Он говорил о необходимости отыскать господина Авраама Зарко. Он ведь твой дядя, правильно?
— Да.
— Тогда ты должен знать!
— Уверяю тебя, не знаю, — отвечаю я. — И мой дядя совершенно точно не может быть с ним: он мертв.
— Ой, Господи. — Он хватается за голову.
— В чем дело? — спрашиваю я.
Он поднимает на меня умоляющий взгляд и шепчет:
— Дома Мигеля нет с самого воскресенья. Он упоминал имя твоего дяди. Я думал…
— Ты не искал его?
— Уйти?! Выйти из этого дома?! — Слуга меряет шагами залу, заламывая руки, сжимая и разжимая кулаки.
— Когда ты видел его в последний раз? — спрашиваю я.
— Ой, Господи… в воскресенье днем. Начиналось восстание. Пришли какие-то люди, искать Marranos. Он поговорил с ними, а потом поехал верхом к Бенфике. У него там конюшни. Но мы больше не слышали о нем ни словечка. Не думаю, что ему удалось вырваться.
— Кто был с ним?
— Никого. Я отправлял туда послание. Его никто не видел. — Он принимается жевать щеки изнутри, потом бьет по ссадине под ухом с каким-то кошачьим остервенением. Он садится на пол с силой, словно стремясь вытряхнуть внутренности прямо в тесные рейтузы, продолжая чесаться. — Будь он евреем, я бы понял, — бормочет он. — Но он невинен! Абсолютно невинен!
Я вспоминаю слова дяди насчет договора Дома Мигеля с Богом. Похоже, даже его домовая прислуга не догадывается, что он тайный еврей.
— Иди, спой это козлам, крестьянский невежда! — говорю я, разворачиваясь к выходу.
Слуга вскакивает на ноги и хватает меня за руку. Я отдергиваю ее. Его глаза стали по-рыбьи прозрачными от злости, он шипит:
— Да, ты один из них! До самых кончиков рогов!
Жестко улыбаясь, я отвечаю:
— Не бойся. Я не стану проклинать тебя именем нашего бога-touro.
Он по-хозяйски выгибает спину, пялясь на меня поверх своего поросячьего носа.
— Убирайся, Marrano! — кричит он голосом, полным высокомерия.
Но я далек от человеческого пренебрежения. Я отворачиваюсь, и он испуганно орет мне вслед:
— Ты ведь не собираешься уходить, правда?!
Я оборачиваюсь, сталкиваясь с умоляющими глазами. Он снова садится на пол, в кровь расчесывая шею. Я наблюдаю за ним с расстояния, которое, к моему вящему изумлению, не допускает сочувствия к страданию христианина.
Дорога к Бенфике окаймляет разработанные шахты Камполида, где сотни желтоглазых африканцев добывают в перерытых холмах мрамор. Они стали двумя рабскими породами: portadores — носильщики, привязанные к плетенным из лозы корзинам, с кряхтеньем таскающие свою каменную ношу; и picadores — резчики, широкоплечие и жилистые, чьи бледно-розовые руки привыкли к деревянным рукояткам железных кирок, с каждым ударом понемногу уменьшающих холм.
Третья порода живет на нижнем уровне: маленькие, юркие португальские мальчики-рабы, известные как lebres, зайцы, собирающие щебень и выносящие его с рабочей территории в корзинках из тростника.
На главной площади Бенфики бабушка с унылыми глазами, укутанная в черную мантилью, торгует на ступенях церкви Святого Доминго айвовым мармеладом.
— Вы не знаете, где находятся конюшни Мигеля Рибейру? — спрашиваю я у нее.
— Никогда о таком не слыхала, — отвечает она.
— Местный кузнец наверняка должен знать, — говорю я. — Будьте так добры, скажите мне, где он работает?
Она указывает вниз по улице в сторону грязной деревянной хибары и кудахчет:
— Так ты за баском пришел, угадала?
Она горбится, хихикая, словно ей удалось выведать страшную тайну.
Жалкого вида ослик привязан прямо к дверной ручке хибарки. Полчище мух соткало вокруг головы несчастного животного жужжащий нимб, целя в кровоточащую рану.
Внутри бледнокожий гигант с жесткими черными волосами и руками, больше всего похожими на ветви старого дуба, раздувает мехи размером с добрую карету. На нем лишь сандалии и длинный кожаный фартук, и сбоку видны его сильные мускулистые ноги и даже ягодицы. Цилиндрический раструб мехов раскален докрасна в том месте, где он соединяется с горном. В воздухе стоит запах дыма, металла и тяжелой работы. Я кашляю, чтобы привлечь его внимание, извиняюсь и спрашиваю:
— Дом Мигель Рибейру — вы знаете его? Говорят, у него конюшни где-то неподалеку отсюда.
Он поворачивается ко мне и спрашивает с рубленным баскским акцентом:
— А кому надо?
От мочки левого уха через всю щеку у него пролегает грубый застарелый шрам. Капельки пота, собирающиеся на подбородке, медленно, по одной падают на пол.
— Мое имя Педро Зарко, — говорю я. — У меня к нему послание из Лиссабона. От сестры.
Он отворачивается и возвращается к своим мехам, говоря с раздражением:
— Если ты служишь у его сестры, то ты должен знать, где он живет.
— У нее с детства катаракта, и она не смогла четко описать дорогу.
То, что моя ложь оказалась совершенно неубедительной, видно по тому, как он неторопливо и спокойно опускает руку и вытирает вспотевшую ладонь о фартук.
— Ей совершенно не обязательно видеть, чтобы описать дорогу к конюшням своего брата.
— Слушайте, она приехала из Коимбры после восстания. Она переживает. Все, что ей известно, это то, что он где-то в Бенфике. Вам нужна моя письменная родословная, чтобы вы удостоили меня ответом? Или вам достаточно будет посмотреть зубы?
Он утробно смеется, водя по мне взглядом сверху вниз.
— А ты очень даже симпатичный юноша. — Он вытягивает ноги, отклоняется назад и просовывает мощную руку под фартук, чтобы добраться до органа. Он ласкает себя, и его плотоядный взгляд не оставляет никаких сомнений по поводу его намерений. — Я, пожалуй, скажу тебе — за небольшую плату.
— За небольшую плату я могу купить информацию у кого-нибудь еще.