Жорж завернулся в плед. Она права, действительно стало холодно. Сюзон часто оказывается права.
Она говорила Леони: «Не изводи себя, лапушка моя, мужчины устроены совсем не так, как мы, вот и все. Мы очень много храним в сердце, оно у нас как кладовка, а у них все иначе, для них сердце – не такая уж важная вещь. Давай, ешь уже, косточка твоя рыбья и проскочит!»
Сюзон не могла понять, почему девушка больше не прикасалась к ее клафути и крем-брюле, к ее фрикасе из кролика в белом вине и моркови, томленной с луком.
Леони начала сомневаться. Она сомневалась во всем. Сомнение – лучший способ истомить себя на медленном огне.
Чтобы хоть как-то поверить миру, она вела счет вещам, в которых была уверена. Она составляла списки и мне показывала: Сюзон, деревья в лесу, собаки, куры, приятный запах мастики для натирания полов, скворчание еды в сковородке на плите, очистки репы и картошки, которые можно намотать на палец, орешки на деревьях, Альфред – белка, которую ей удалось приручить.
У нее не было подруг. Она ни с кем не виделась. Росла между парком, лесом и кухней. Подолгу мечтала и находила в этом успокоение. Ей нравился мальчик, которого она встречала на улице. Он стал ее прекрасным принцем, он был нежным, милым, красивым – очень-очень красивым. Каждый вечер, засыпая, она думала о нем. Ходила в школу, сдавала экзамены, учителя говорили, у нее есть способности, ей надо учиться дальше.
Когда ей было восемнадцать лет, она поступила на юридический факультет.
Этот день, Жорж помнил, был счастливым для нас. Он отвез ее в университет, чтобы она записалась на первый курс. Тот мальчик свистнул, когда их увидел, Леони так и подскочила. Она обернулась к Жоржу, и тот подбодрил ее: «Ну давай, давай!» По радио играла песня The Beatles «All You Need Is Love», и он прибавил звук, чтобы ее подзадорить. Она вернулась гордая и счастливая: «Я сама заполнила все документы, ты представляешь, и у меня теперь есть расписание занятий, оно называется UV». – «Как международное обозначение ультрафиолета, что ли?» – пошутил Жорж. Они пошли выпить по бокалу гренадина, и он бросал монетки в музыкальный автомат.
Два года спустя Андре нашли мертвым в ванной. «Он заснул и умер во сне», – говорил Жюль де Буррашар. «У него была передозировка наркотика, – судачили в Сен-Шалане. – Он хотел принять ванну и оставил там свою душу».
«Правильно сделал», – негромко произнес Рэй Валенти в качестве эпитафии, возвращаясь с похорон в компании своих дружков.
Раймон-бастард, сынок Фернанды, который был для Андре де Буррашара козлом отпущения, стал Рэем Валенти, крутым парнем, метр восемьдесят восемь ростом, с черными глазами и черными густыми волосами. Ходил он теперь в джинсах, кожаной куртке и темных очках. Откинувшись на сиденье своего мотоцикла, вытянув длинные стройные ноги, он с вызовом оглядывал толпу, собравшуюся на похороны сынка Буррашаров. Кто-то из процессии уронил погребальный венок. Рэй мотнул головой в сторону Тюрке, и тот наподдал венок ногой. Он покатился по дороге и упал в канаву. Рэй и его команда расхохотались.
– Да будет так! – объявил Рэй, осеняя себя крестным знамением.
Маленький Раймон, которого Фернанда везде таскала за собой в корзинке, когда он был младенцем, а она работала в замке, теперь подрос. Маленький Раймон, которого изводил Андре, стал взрослым мужчиной. Он отомстил.
И он хотел, чтобы весь Сен-Шалан непременно узнал, что эти времена, когда он был игрушкой Андре де Буррашара, закончились. И хорошо для него закончились.
Когда он был совсем маленьким, Андре заставлял снимать ему сапоги. «Подставь мне твой зад!» – ревел он, заходя в замок, и изо всех сил упирался в задик ребенка, чтобы высвободить ногу, а потом давал ему пинка и хохотал. Когда Жюль де Буррашар распределял работу на ферме, Андре предлагал отправить маму с сыном «отмечать новоселье». Он объяснял им, что таким способом раньше определяли, высохли ли стены у дома или нет: там оставляли слуг, и пока на их одежде оседала пыль, воздерживались переезжать в жилище.
– Вот так-то! Слуги, они на все годятся! – с удовлетворением заключал он.
Глаза Фернанды горели яростным огнем, Раймон стискивал зубы, но им приходилось, собрав манатки, отправляться на ферму. На три месяца, на полгода.
Когда к Андре из Парижа приезжали друзья, он призывал к себе Раймона и обсыпал его порошком, которым травят муравьев. Покрывал его целиком, засыпал в волосы, в глаза, в рот, в штаны, потом давал ему пинка под зад и отправлял на кухню к матери. Вся компания изнемогала от хохота, наблюдая, как он уносит ноги из комнаты, отплевываясь и на ходу вытряхивая порошок из штанов.
Андре проявлял чудеса извращенной изобретательности, когда нужно было унизить Фернанду и ее сына. Он велел им забирать на кухню листья от артишоков, съеденных хозяевами за обедом, есть их и еще требовал, чтобы они благодарили его: «Вот же нам повезло! Это отборное блюдо, и в следующий раз будет еще больше!» Отец прыскал: «У‑мо-ри-тель-но!»
В библиотеке Андре заставлял Раймона опускаться на четвереньки, чтобы он, встав ему на спину, мог достать нужную книгу. Он был на пять лет старше и специально старался давить ногами посильнее, да еще при этом рассуждал во весь голос. Он вслух читал отрывки, выхваченные наугад, и декламировал: «Горе одного только рака красит», вдавливая пятки в кожу малыша. Раймон Валенти терпел муки молча. Лицо его каменело, кровь приливала к голове, он выгибался, стискивал зубы, втягивал живот, опасаясь, что откажут почки.
Андре, длинный, бледный и худой, такой светловолосый и белокожий, что казался призраком, в конце концов сравнялся ростом с Раймоном, который с каждым годом становился все стройнее, сильнее, крепче. Молодой хозяин издевался над его именем. Раймон! Попахивает коровьим навозом! Еще хуже – поражением, разгромом, как и главный носитель этого имени, вечно второй велогонщик Раймон Пулидор. «Давай, Раймон, еще постарайся и тогда придешь вторым! Будь любезен, льсти мне, я люблю грубую лесть, и будь любезен опускать передо мной глаза, Раймон, capisci? [29] Ты ведь говоришь по-итальянски, да? Как твой отец. Ты ведь в курсе, тот чувак, который напился и обрюхатил твою мамашу, а потом слился потихоньку…»
Раймон, которому было пятнадцать, перенес операцию на яичках, достаточно банальную для подростков. Андре прознал про это, что дало повод для новых издевательств. Раймон – мелкочлен, Раймон – пустоцвет, Раймон – сухостой, для производства детишек Раймон пролетает! У него мешочек при члене пуст. Сперматозоидов нет и в помине.
В деревне, если Андре видел Раймона, он кричал: «Эй, Пустоцвет, иди-ка сюда!» И Пустоцвет стало его прозвищем. Так говорил булочник, так говорил мясник. Однажды даже в коллеже преподаватель, вызывая его к доске, проронил: «Ну, Пустоцвет, расскажи нам, что ты выучил». Класс грохнул смехом. Раймон Валенти встал и вышел из класса. На следующий день его место было пустым. Больше в коллеже его не видели. Это было сразу после диплома.