Банг засунул блокнот в нагрудный карман и отдал честь.
– А ты не спросишь, почему сеструха застелила мою кровать?
– Хорошо, – сказал Банг. – Почему она так поступила? Никогда ни от кого не слышал, чтобы сестра стелила ему кровать.
– Она брала мой плеер и сломала наушники.
– Ох уж эти девчонки! – вздохнул ассистент полиции Банг.
– Вы хорошо проводите время по вечерам в отеле, ты и комиссар? – спросила Беата Мёрк.
– Чудесно, – ответил Мюнстер.
– А то я могла бы пригласить тебя на бокал вина с горячими бутербродами.
– Сегодня вечером?
– Да, к примеру, – сказала Беата Мёрк. – Но боюсь, мне не удастся сдержаться и не говорить о работе.
– Ничего страшного, – ответил Мюнстер. – У меня такое чувство, что нам надо постараться как можно скорее раскрыть это дело.
– Ты просто читаешь мои мысли, – улыбнулась Беата Мёрк.
25
Она подскочила к нему у входа, и он догадался, что она стояла и поджидала его. Видимо, под прикрытием живой изгороди, тянувшейся вдоль всего фасада отеля. Или спрятавшись за одним из тополей.
Это была высокая, сухощавая женщина лет пятидесяти. Темная шаль с цветочным узором, накинутая на волосы, падала на ссутуленные плечи. В какой-то момент он подумал, что это его бывшая учительница из гимназии, но мысль промелькнула у него в голове лишь на мгновение. Конечно, он не смог вспомнить ее имя – да он и не знал его.
– Комиссар Ван Вейтерен?
– Да.
Женщина положила руку на его рукав и посмотрела прямо в глаза с близкого расстояния. Впилась в него взглядом, словно страдала сильной близорукостью или пыталась установить какой-то сверхъестественный контакт.
– Вы не могли бы уделить мне несколько минут?
– Да, конечно, – ответил Ван Вейтерен. – А в чем дело? Зайдем в фойе?
«А вдруг она сумасшедшая?» – подумал он.
– Если бы вы согласились прогуляться со мной вокруг квартала… Мне легче говорить на воздухе. Дело займет всего пять минут.
Ее глубокий грудной голос звучал горестно. Ван Вейтерен кивнул, и они двинулись в сторону порта.
У Домского переулка они свернули вправо, и, только когда оказались в глубокой тени домов на узенькой улочке, она начала излагать суть своей проблемы.
– Речь идет о моем муже, – пояснила женщина. – Его зовут Лауридс, и у него давно пошаливают нервы… ничего серьезного, он никогда не лежал в больнице. Просто повышенная тревожность. Но теперь он не решается выходить на улицу…
Она сделала паузу, но Ван Вейтерен промолчал.
– С прошлой пятницы, то есть уже почти неделю, он сидит дома взаперти, боясь Палача. Не ходит на работу – и теперь ему сообщили, что, если так будет продолжаться, его попросту уволят…
Ван Вейтерен остановился:
– Да что вы говорите!
Она выпустила его рукав. Остановилась, глядя в землю, словно стыдясь чего-то:
– Ну вот, я и решила разыскать вас и спросить, как идут дела… я сама предложила ему такой вариант, и мне кажется, что он решится выйти на улицу, если я принесу от вас какое-нибудь утешительное сообщение.
Ван Вейтерен кивнул. О господи!
– Скажите вашему мужу… кстати, как вас зовут?
– Кристина Рейсин. Моего мужа зовут Лауридс Рейсин.
– Скажите ему, что он может быть совершенно спокоен. Он может смело ходить на работу. Мы очень надеемся задержать убийцу в самое ближайшее время… дней через шесть – восемь, самое большее.
Она подняла глаза и снова посмотрела на него в упор:
– Спасибо, комиссар! Огромное спасибо! Я чувствую, что могу доверять вам.
Она повернулась и исчезла в каком-то переулке. Ван Вейтерен стоял и смотрел ей вслед.
«Как легко обмануть женщину! – подумал он. – Женщину, с которой знаком всего пять минут».
Этот эпизод запал ему в душу, и позднее, стоя под душем и пытаясь вытравить ее образ из памяти, он понял, что Лауридс Рейсен будет преследовать его как укор совести, пока не закончится это расследование.
Мужчина, который не решается выйти на улицу.
Человек, который вот-вот лишится работы… и, без сомнений, чувства собственного достоинства только потому, что он и его коллеги – Мюнстер, Баусен, Кропке и Мёрк – не в состоянии выследить этого проклятого убийцу.
Может быть, Рейсин не одинок? И таких несколько? Почему бы и нет?
Сколько страха, ужаса и тревоги аккумулировалось сейчас в Кальбрингене? Если бы такое поддавалось измерениям…
Он вытянулся на постели, уставившись в потолок.
Подсчитал.
Шесть дней прошло после убийства Мориса Рюме.
Пятнадцать – после убийства Симмеля.
Эггерс? Два с половиной месяца.
И что у них есть?
Да, что? Куча информации. Поток различных сведений о том о сем. И ничего конкретного.
Никаких подозрений и ни одной версии.
Трое мужчин, недавно переехавших в город…
Из Сельстадта, из Арлаха, из Испании.
Двое из них злоупотребляли наркотиками, причем один завязал несколько лет назад.
Орудие убийства ничего не давало. Убийца сам со спокойной душой передал его им.
Рапорт Мельника? Он еще не прислан, но стоило ли возлагать на него надежды? Материалы по Эггерсу и Симмелю, а также то немногое, что удалось собрать по Рюме, пока не дали никаких точек пересечения, за исключением самого метода, которым их лишали жизни. Ни одного общего имени среди их связей в прошлом, ничегошеньки. Подкинет ли им что-нибудь рапорт из Арлаха? Он сильно сомневался.
Что за черт?
И никаких предчувствий, которые у него всегда бывают. Никакой мысли или зацепки, которая застряла бы в мозгу и требовала внимания… никаких странностей, никаких маловероятных совпадений, ничего.
Ни черта, как уже было сказано выше.
Словно всего этого вообще не было. Или все это происходило за стеной; за непроницаемым бронированным стеклом, через которое он едва различал множество непонятных человеческих фигур и событий, проплывающих мимо по законам непонятной ему хореографии. Все врозь, без причинно-следственных связей, начисто лишенные внутреннего единства….
Спектакль для одного абсолютно слепого зрителя – комиссара Ван Вейтерена.
Словно все это его не затрагивало.
И тут вдруг – Лауридс Рейсин.
«Хотя, наверное, так обычно все и случается?» – спрашивал он себя, роясь в карманах в поисках пачки сигарет. Разве это не то знакомое чувство отстраненности, которое то и дело накатывает на него? Разве не…