– С удовольствием, – ответил Мюнстер. – Если ты возьмешь на себя приготовление кофе, я тем временем вымою посуду.
– Отлично. Или ты рассчитывал, что я откажусь от твоего предложения?
– Ни на секунду.
– Ты привык к таким делам?
– Да как сказать, – пробормотал Мюнстер.
– Сколько убийц в год ты ловишь?
– Штук десять – пятнадцать… – задумался Мюнстер. – Хотя большинство из них нам даже не приходится искать. Они проявляются сами. Приходят с повинной… или же их поймать проще простого – как яблоки с ветки сорвать. Можно сказать, что большинство дел раскрывается в течение двух недель.
– А такие вот случаи?
Мюнстер заколебался:
– Такие бывают не часто. Один-два в год, не больше…
– Но вы их все же раскрываете?
– В общем и целом, да. Комиссар терпеть не может нераскрытых дел. Если дело затягивается, он становится невыносим. Я знаю только один случай, когда он вынужден был отступить… случай с F. Это было, наверное, лет пять-шесть назад…. по-моему, он до сих пор переживает по этому поводу.
– Ты думаешь, что и в этом случае убийцу раскусит он?
Мюнстер пожал плечами:
– Вполне возможно. Главное, поскорее его поймать… а славы хватит на всех. Не так ли?
Беата вдруг покраснела, отвернулась и провела рукой по волосам, но Мюнстер успел отметить ее реакцию.
«Ага, – подумал он. – Молодой инспектор, жаждущий славы. Тут уже пахнет частным расследованием».
– У тебя есть собственные версии?
– Собственные? Нет, конечно. Само собой, я много об этом думаю, но пока ни к чему не могу прийти.
– Так обычно и бывает, – кивнул Мюнстер.
– В смысле?
– Создается впечатление, что топчешься на месте, и вдруг – лед тронулся. Какая-нибудь незначительная деталь вдруг разрастается, приобретает решающее значение, и потом все начинает происходить очень быстро.
– Гм… – проговорила Беата, пытаясь соскрести ногтем следующее стеариновое пятно.
– Можно, я тебе кое в чем признаюсь? – спросила она после паузы.
– Давай, – сказал Мюнстер.
– Несмотря ни на что, все это чертовски увлекательно… Понимаешь ли…
– Понимаю, – ответил Мюнстер.
– Умом я осознаю, что все это ужасно и чудовищно, что мне следует гоняться за этим убийцей, потому что он совершил страшные преступления, чтобы честные люди снова могли спокойно спать по ночам. Отчасти это так и есть, но… но должна признаться, я немного наслаждаюсь всей этой ситуацией. Это какое-то извращение, тебе не кажется?
Мюнстер улыбнулся:
– Вовсе нет.
– Так у тебя такое же чувство! – воскликнула Беата, и вдруг в голове интендента Мюнстера что-то произошло… ее искренний взгляд, когда она произнесла эти слова, почти детское выражение лица… чистое, бесхитростное; он точно не знал, что это, но ощутил некий внутренний толчок, как напоминание о чем-то, что уже было в его жизни, – в другой главе, которую он уже читал. Нечто, чем он уже насладился и перед чем уже один раз капитулировал. Конечно, ему следовало быть настороже – и, разумеется, он это понимал… но что-то произошло, пока они шли вместе по городу, пока пили пиво в «Голубом фрегате», перебрасывались словами между допросами – шутливо и почти легкомысленно. Что-то столь банальное и легкоформулируемое, что он просто не решался произнести это слово.
– И да, и нет, – проговорил он. – Пожалуй, у меня было такое чувство…. вначале. А потом наступает выгорание.
Непохоже, что она пытается его очаровать. Скорее напротив. Вероятно, пытался он убедить себя, знание о том, что он женат, что существует Сюнн, позволило ей немного расслабиться, ненадолго отпустить вожжи… подпустить его близко к себе, поскольку она была уверена в своей безопасности.
А он сам? Уверен ли он в чем бы то ни было?
– О чем ты задумался?
Мюнстер осознал, что она снова смотрит на него.
– Я? Даже не знаю, – пробормотал он. – О Палаче, наверное.
– Скажи, а как твоя жена относится к твоей работе?
– Почему ты спрашиваешь?
– Нет, ты сначала ответь.
– Что Сюнн думает о моей работе?
– Да. О том, что тебе приходится надолго отлучаться из дому. Сейчас, например.
– Без восторга.
– Вы поругались, когда ты собирался ехать сюда?
Он секунду поколебался.
– Да. Мы поссорились.
Беата вздохнула:
– Так я и думала. Я спросила потому, что хотела знать, можно ли одновременно быть полицейским и иметь семью.
– Это вечный вопрос, – в свою очередь вздохнул Мюнстер.
– Знаю, – проговорила Беата Мёрк. – А ты можешь дать мне хороший ответ – все-таки уже не первый год во всем этом варишься?
Мюнстер задумался.
– Да, – ответил он. – Можно.
– Так просто?
– Так просто.
– Отлично. Ты снял камень с моей души.
Мюнстер откашлялся, но так и не придумал, что бы еще сказать. Беата Мёрк задумчиво смотрела на него.
– Может быть, сменим тему? – спросила она через некоторое время.
– Пожалуй, это будет лучше всего.
– Давай обсудим мои личные размышления? В смысле, по поводу Палача.
– Почему бы и нет?
– Ну, если ты не считаешь, что уже поздно.
– Поздно? – удивился Мюнстер.
«Единственное, что мешает ей соблазнить меня, – это она сама, – подумал Мюнстер. – Надеюсь, она достаточно тверда. Иначе мне трудно будет смотреть самому себе в глаза завтра утром».
– Хочешь еще вина?
– Нет, черт побери! – воскликнул Мюнстер. – Только черного кофе.
27
– У Мельника желчнокаменная болезнь, – сообщил Кропке.
– Какого черта! – воскликнул Ван Вейтерен. – Впрочем, чему удивляться…
– Поэтому рапорт задерживается, – пояснил Баусен. – Он звонил из больницы.
– Сам звонил? – переспросил Ван Вейтерен. – Неплохо. Ну что, чем займемся сегодня?
Полицмейстер вздохнул.
– А ваши предложения? – невесело проговорил он. – Видимо, будем продолжать сбор сведений. Скоро каждый житель Кальбрингена даст показания… Впечатляющая документация. Можно попробовать продать материалы в Архив народной памяти, когда закончим…
– Если мы когда-нибудь закончим, – вставил Кропке. – Так как идут дела с топором?
Ван Вейтерен выложил на стол сигарету и зубочистку: