Пенни уже доводилось слышать от Макса сухое, лаконичное описание этого процесса. Вот и сейчас возбужденная вагина растягивалась в длину, словно принимала эрегированный фаллос. Непосредственно над зевом матки формировалась полость: идеальный контейнер для надежного сбора и хранения спермы в целях последующего оплодотворения яйца. Совершенно естественный и даже красивый процесс; но это в природе, а то, что сейчас творилось с Пенни, было насильственным, дистанционно-управляемым вмешательством коварного Макса. Перед ее глазами возникла картинка с мириадом сверхминиатюрных роботов, грызущих и пинающих ее нервные окончания. Даже здесь, в гималайском медвежьем углу, гениальный злодей имел все возможности их активировать. Он заваливал ее секс-эмэсками – в три-дэ! Словно у него в смартфоне был установлен апплет, только кнопку нажми… Не важно, что за метод, главное – он стимулировал ее точно так же, как в свое время атаковал Алуэтту. Насиловал по спутниковому каналу связи.
Вернувшись в пещеру, Баба обнаружила Пенни в конвульсиях непрошеного блаженства. Пожилая, много чего пережившая ламия всплеснула руками, роняя котомку, и поспешила на помощь.
– Борись! – настаивала коленопреклоненная Баба. – Чего бы он с тобой ни вытворял, ты способна отплатить ему той же монетой. – Смочив палец в беззубом рту, она приступила к возвратно-поступательной обработке опухших вагинальных губ ученицы. – Ты не просто приемник! – внушала Баба. – Отрази энергию обратно, к ее дьявольскому источнику!
И вдруг она вскрикнула, выдергивая кровоточащий палец.
– Что за чертовщина?
Баба пригляделась к ране на морщинистой подушечке. Кровь охотно струилась по канальцам и бороздкам, рисуя замысловатый узор на потрескавшейся за минувшие столетия коже.
– Что этот прохиндей в тебя встроил?
Обычно здравомыслящая Пенни сейчас напоминала истекающую слюной душевнобольную. Раздвинув ноги, корячась в бреду, она выгибала спину, хлестко подрабатывая бедрами. Руки летали по нагому телу, а спятившие пальцы дергали и тормошили чувствительную плоть в самостимулирующем угаре. Голова запрокинулась, челюсть отвисла, язык метлой ходил по опухшим губам, сквозь которые продавливались стоны.
Баба скомандовала:
– Извергни сладкую муку! Дай пройти ей насквозь, как излишку вина или яств!
Схватив ученицу за руки, встряхнула что было сил.
– Зеркало не боится обгореть на солнце!
Взвизгнула:
– Отражай! Отражай бесовское зло!
Все глубже проваливаясь в эротическую кому, Пенни едва разбирала горячие призывы наставницы:
– Нельзя удержать воды вселенной в мочевом пузыре!
Приглушенный лавиной чувств, старческий голос продолжал:
– Точно так же нельзя запасти все разносолы мира внутри собственного чрева. Наслаждение, как и снедь, требует выхода. Вздумаешь его копить, не останется места ни для чего иного. Ты лопнешь. Единственное спасение – заменить одно удовольствие другим. Как новая пища спроваживает шлаки, так и ты должна любовью вывести секс-магию Макса. Сосредоточься на том, что любишь, и тогда сумеешь отразить его эротические козни.
В отчаянном порыве Баба Седобородка вооружилась ветвистым оленьим рогом и многоопытной рукой вставила его в лоно страдающей воспитанницы.
– Не противься ощущениям, – поучала она. – Голуба моя, дай им пройти насквозь, не то испустишь дух, как столь многие допрежь! Только взгляни на эти скелеты, на моих студентов…
У Пенни закатились глаза, пена слетала с губ, садовым шлангом извергавших непечатные высказывания.
– Да! Вот так! – возликовала Баба. – Громче! Сбрось жар словами! – Аккуратно, ритмично работая рогами, она призывала: – Не держи! Не держи в себе!
Пенни рвало нецензурщиной. Опьяненная блаженством, она хрипела и квакала от вожделения.
– Дай лавине захлестнуть с головой и покатиться дальше!
Пенни застыла, разинув рот. Поток площадной брани стихал; она медленно приходила в себя.
Ведьма бережно извлекла олений рог.
– Этой пытке конца не будет, – промолвила она. – Ты не узнаешь покоя до тех пор, пока не сразишь Макса – или он тебя.
Баба принялась накладывать смягчающий бальзам из давленых сороконожек на кровоточащие потертости, уже возникшие у Пенни в промежности.
– Науку, которую я преподаю тебе, – сказала она, – ты должна распространить среди всех женщин мира, чтобы они могли постоять за себя в этой войне с эротическим злом.
Седобородка говорила без горечи. Нагая, она лежала навзничь на просторном ложе из мха и перьев, раскинув ноги и без стеснения позволяя обозревать дряблую кожу ее интимного треугольника. То поглаживая себя, то похлестывая в том месте веничком, она делилась воспоминаниями. Каждое движение отзывалось новым словом, а то и целым предложением, как будто скитница читала по складкам собственной кожи.
– Я осиротела в жестокий век. Ранним утром нашла ее, мою маму, измочаленную, поломанную, у подножия утеса, где она, должно быть, собирала яйца ржанок. – Слепой взгляд был устремлен в прошлое. – Взяв холодную мамину руку, я с мольбою прижалась к ней, зная, что не должна ни рыдать, ни кататься в истерике, чтобы не растратить живущую во мне энергию моего пола.
Так скорбящий ребенок поддерживал свои силы на протяжении многих часов. Увы, любострастники из родной же деревни догадались, что беззащитное и безнадзорное дитя находится отныне в их власти. В ту же ночь, когда юная Баба впервые осталась наедине в лачуге, они хищно атаковали.
Хрипловатым от ностальгических переживаний голосом Седобородка рассказывала:
– Их жадные руки и члены стали тем компасом, который раскрыл мне географию моей сокровенной женственности. С каждым новым проникновением я все глубже и точнее знакомилась с собственным внутренним устройством.
Отшельница поведала, как по ночам в ее хижину набивались орды. Многие пользовали мягкое детское тело ради греховных удовольствий, но Баба твердо решила, что возьмет от каждого что-то взамен. Если не получается их остановить, то можно хотя бы научиться ими управлять, разжигая или приглушая степень удовольствия. Будучи еще отроковицей, она приняла и обслужила тысячи блудодеев, сумев обернуть их похоть к личной выгоде. Эти беспощадные ночи и стали ее университетами. В муках и стонах обретала она бесценное сокровище: неслыханный опыт половой жизни.
– Я научилась встречать их с восторгом, сияющим взглядом следила, как они вываливают наружу свои мясистые хоботки. Знала, что каждый из них дает мне шанс поэкспериментировать и отполировать технику.
Она прикрыла веки, грезя воспоминаниями.
– Среди жестокосердных учителей были и женщины, чьи ладони стискивали мне затылок. Переплетя пальцы, чтобы я не выскользнула, они оседлывали мое лицо, понуждая вылизывать подставленное, пока я не начинала задыхаться.
Голос ее звучал ровно, без обиды или жалости к себе. За стенами пещеры ярилась метель, внутри же потрескивал камелек и булькала похлебка из свеженаловленных ящериц. Помешивая в казанце, Баба говорила: