Сидевшая за компьютером Яна нехотя выглянула из-за огромного монитора, озвучила лаконичную рецензию «На троечку» и вернулась к прежним занятиям.
— Хм… А цветы?
— Цветы на пять.
— Средний балл: четыре, — удовлетворенно тряхнул головой Леонид. — Проходной. Поэтому я прохожу и…
С этими словами он пересек кабинет и попытался по-свойски, как само собой разумеющееся, приобнять Яну за плечи.
Однако юрисконсультша ловко увернулась и, одарив инспектора отстраненным взглядом, попросила казенно-сухо:
— Леонид Николаевич, держите себя в руках.
— Лучше я буду держать в руках тебя!.. Погоди! А почему «Николаич»? — Леонид удивленно всмотрелся в «свою», как это ему с некоторых пор мнилось, женщину. — Ты чего сегодня такая?
— Какая?
— Ну… не знаю даже как сказать… Что-то случилось?
— Ничего не случилось.
— Просто… После нашей с тобой поездки мне показалось…
— Вам именно что «показалось», Леонид Николаевич!
— И ночь в мотеле — тоже? — с легким вызовом уточнил Купцов.
Асеева уставила глаза в клавиатуру и тихим, усталым голосом вопросила:
— Леонид Николаевич, а вы в курсе, что одинокие женщины иногда спят с мужчинами? И что, если вусмерть напуганная, крепко выпившая баба провела с вами ночь, это вовсе не означает, что так же она будет поступать и впредь?
— Такой, значит, оборот?
— Такой. — Яна снова подняла глаза. — Еще вопросы будут? Извините, у меня очень много работы.
— Да я, собственно, тоже… хм… по делу пришел, — замешкавшись было, тем не менее нашелся Купцов. Он отложил букет, сердито рванул молнию папки и достал из нее файловый кармашек с бумагами. — Вот, прошу.
— Что это?
— Ксерокопии наших с Петрухиным паспортов. ИНН-ов всяких. Согласно ВАШЕМУ, Яна Викторовна, указанию.
— Благодарю. Когда трудовые договора будут подготовлены, я ВАС вызову.
— Только соблаговолите предупредить заранее. У нас с инспектором Петрухиным, знаете ли, работы не меньше.
— Непременно.
— Ну тогда я пошел?
— Да-да, всего доброго.
— Цветы оставить? Или — в топку их? «Вместе с Каутским…»
— Как хотите…
Купцов лихо развернулся на каблуках и вышел из кабинета не громко, но звонко хлопнув дверью. Какое-то время после этого Яна неподвижно сидела, уставившись взглядом в оставленные на столе хризантемы, а затем вдруг уткнулась лицом в ладони и разрыдалась в голос…
Вот и поди пойми их, этих юристов!
Вечно у них де-юро не совместимо с де-факто!
Квартира в старом доме на улице Пестеля была огромна, мрачновата и выглядела неуютной и нежилой. В ней было полно тяжелой старинной мебели, картин, книг и безделушек из стекла, фарфора и бронзы. Высокие окна тонули в массивных складках бархатных штор, с портретов смотрели давно умершие люди…
Петр Николаевич явно пребывал не в духе. Но после того, как, встретив Петрухина и оставив его осматриваться в гостиной, прошмыгнул на кухню, где повертелся у холодильника и позвякал стеклом, слегка приоттаял и подобрел.
«Ну, блин, одно слово — европеец», — неприязненно подумалось Дмитрию.
К слову, «логическое» предсказание Купцова оказалось абсолютно несостоятельным — стола к визиту решальщиков хозяева не накрыли: ни классического шведского, ни посконно русского обнАкновенного. Похоже, новоявленный шведский подданный ошибся в определении истинного статуса партнеров в иерархии «Магистрали». Опрометчиво отнеся их к разряду «шестерок», с которыми нет смысла особо церемониться.
Да и хрен-то с ним! Убеждать Московцева в обратном Петрухин не собирался.
В конце концов — тому же хужее…
Дмитрий стоял посередь гигантской комнаты, задумчиво изучая крюк в стене, на котором двести лет провисела сабля. Может, конечно, она и не двести лет там провисела, но на вид крюк был вполне почтенного возраста.
— Ага! — сказал, выходя из кухни, Московцев. — Видите?
— Ага, — сказал Петрухин, — вижу.
— Вот так-то, — добавил Петр Николаевич строго и печально.
— М-да, — подтвердил Купцов.
— В цивилизованных странах ТАКОЕ совершенно невозможно.
— А что, в цивилизованных странах жуликов и брачных аферистов нет?
— Есть. Но ТАКОЕ, уверяю вас, невозможно! Только в нашем родном совке!
— То, что ты, Петр, презрительно называешь совком, между прочим, твоя Родина! — укоризненно произнесла показавшаяся из спальни Анна Николаевна.
Сейчас она была одета совсем по-домашнему — безо всякой косметики, с гладко зачесанными волосами, в узком скромненьком мышиного цвета платье. Тем не менее отмеченный решальщиками еще в «Альфонсе» неуловимый шарм в ней по-прежнему присутствовал.
— Вот-вот. Родина-уродина, — подхватил Московцев. — И люди — такие же. Между прочим, пока я тут трачу нервы, время и деньги на поиски твоего хахеля-афериста, у меня в Гетеборге срывается миллионная сделка!
— Петя! Ну нельзя же так! Нельзя же мыслить одними только категориями миллионов и сделок! Посмотри, как мы живем!
— И как же мы, по-твоему, живем? Лично мне казалось, что в целом неплохо… Вплоть до минувшей пятницы.
— Неправильно живем. Нечестно, нехорошо… Живем так, словно черновик пишем и помарки наши никакого значения не имеют. Вроде как — успеется, потом перепишем всё набело. Но так не бывает! Жизнь одна человеку дадена, и день, который ты сегодня прожил недостойно, грязно, с помарками, таким навсегда и останется… перебелить его нельзя, не получится. Вот только мы об этом совершенно не думаем. Мы думаем: вот завтра… завтра я заживу совсем по-другому. Но наступает завтра… послезавтра… послепослезавтра… а мы все пишем свой черновик и продолжаем обманывать себя…
— Ну началось! Опять завела свою шарманку. Я ей про Фому, а она… Тьфу! Мать Тереза и мать её!
— Петр! — вскинулась Анна Николаевна. — Ты снова начинаешь?
— Всё, Нюша! Извини! — Московцев просительно сложил руки на груди, а затем приобнял сестру за плечи и фальшиво докончил: — Не сердись. Все мы сейчас того… на нервах немножко.
— Хорошо. Не буду.
— У Дмитрия Борисовича возникло к тебе несколько вопросов.
— Хорошо. Я отвечу. Постараюсь. Спрашивайте.
Петрухин достал из кармана рабочий блокнотик, пробежал глазами последние записи:
— С вашего позволения, давайте пойдем с самого начала. Итак: Андрей появился в вашей студии минут за двадцать до закрытия, немного напугал вас, но тотчас реабилитировался. Так?