— На том стоим, — пожал плечами Русаков. — Да и чужими пальцами сыт не будешь…
Едва антикварных дел мастер, раскланявшись, удалился, Андрей поспешно достал мобильник, поменял сим-карту и вызвал из памяти один из немногих забитых на нее номеров:
— Эдик?.. Ты где сейчас?.. Значит, так: бросай свой «секонд» и срочно подъезжай на Малую Морскую. Кафе «Погребок»… Да, рядом с Исаакиевской площадью… Работаешь даму за барной стойкой… Сценарный план такой же, как с Мариной с Искровского проспекта… И давай поживее…
Завершив разговор, Русаков прикурил от дорогой зажигалки и продолжил демонстративно «не замечать» взглядов дамочки. Которые раз от разу становились все более призывными…
* * *
Анна Николаевна тихо плакала в платочек, Петр Николаевич уже в открытую прикладывался к бутылке, а Петрухин продолжал насиловать мозг, лихорадочно вспоминая: какие еще толковые вопросы он не успел озвучить. По всему выходило, что запас толковых давно истощился.
— Если честно, просто не представляю, за что еще в вашем случае можно зацепиться.
Всхлипывая, Анна Николаевна пожала плечами, а Московцев что-то пробормотал себе под нос.
— Да! — вспомнил Дмитрий. — А в каком ресторане вы ужинали?
— Не знаю… не помню. В каком-то очень уютном кафе, на Васильевском.
— А поточнее?
— На Седьмой линии. Или Шестой. Словом, где-то в районе пешеходной зоны. Какое это имеет значение?
— Возможно — никакого. А возможно, имеет. Многие люди склонны посещать одно и то же заведение. И их там, соответственно, могут знать.
— Андрей был в этом кафе впервые, — нетерпеливо сказала Анна Николаевна.
— Понятно… А как он расплачивался? Наличными или по карте?
— Наличными.
— Жаль.
— Извините, но это-то вам зачем знать?
— Раз я спрашиваю, значит, нужно, — огрызнулся Петрухин, но сразу взял себя в руки. — Поймете, дорогая моя Анна Николаевна! Мы с вами сейчас пытаемся отыскать хоть какие-то зацепочки, которые приведут к вашей сабле.
— К Андрею, господи! К Андрею!
— Это почти одно и то же. Отыщем вашего Андрея, отыщется и сабля. Возможно.
— А возможно, и нет? — встрепенулся Петр Николаевич.
— Возможно, и нет. Мы ведь не знаем, куда и кому он продал или намеревается продать саблю… Кстати, Анна Николаевна, вы сказали Андрею, сколько стоит фамильный раритет?
— Что? А, да… да, я сказала. Но он не придал этому никакого значения.
Мужчины переглянулись. При этом Петрухин просто покачал головой, а Петр Николаевич шепнул одними губами: «Дура».
— Понятно, — резюмировал Дмитрий. — Он не придал этому никакого значения. Ай-ай-ай, какой невнимательный… беда прямо. А что еще вы можете вспомнить про Андрея: наклонности, привычки, что-нибудь особенное?
Анна Николаевна посмотрела на него растерянно.
— Вспоминайте, вспоминайте… иначе ничего у нас с вами не получится.
— Андрюша, — сказала она после долгой, мучительной паузы, — он очень хорошо читает стихи.
— Да-а, это, пожалуй, зацепка, — Петрухин едва не застонал от подобной наивности. — Послушайте, а ведь вы у нас художник? По образованию?
— Да.
— Нарисовать его портрет сможете?
— Видите ли, я всегда была не очень сильна в портрете… Нет, пожалуй, не смогу. Вот если бы пейзаж или натюрморт…
— Угу. Натюрморт ему в рот! — пьяно скаламбурил Московцев.
— Согласен. Натюрморт в данной ситуации нам вряд ли поможет, — снивелировал «братскую» грубость Петрухин. — Ну а хотя бы описать словами?
Женщина (хвала богам!) перестала плакать и с готовностью кивнула:
— Я… я попробую. Да-да, я попробую… и у меня обязательно получится. Ведь я столько раз представляла его себе!..
* * *
Пятнадцать минут спустя Петрухин не без удовольствия покинул не самую гостеприимную квартиру, унося с собою гомеопатический улов в виде визитки Московцева (ажно на трех языках) и цветное фото сабли восемнадцатого века. Не успел он, впрочем, выйти во двор-колодец и вдохнуть в легкие относительно свежего вечернего воздуха, как откуда-то сверху донеслось раскатистое:
— Дмитрий Борисович! Будьте так любезны, задержитесь на минутку! Я сейчас к вам спущусь!
Петрухин чертыхнулся и полез в карман за сигаретами.
Вскоре из подъезда выкатился запыхавшийся Московцев — в давно не стиранном халате и в домашних шлепанцах на босу ногу. На респектабельного шведа в данную минуту он никак не тянул.
— Ради бога, извините! Просто я… не хотел об этом при Аньке говорить!
— Слушаю вас.
— Я хочу, чтобы вы были в курсе: я ведь премию установил за розыск сабельки-то. Пять процентов от стоимости… нормально?
— Три тысячи долларов? — озвучил вслух Дмитрий.
— Почему три тысячи? Я имел в виду две.
— Странно. Вы, кажется, назвали цифру «пять процентов»?
— Да, именно пять.
— Но ведь пять процентов от шестидесяти тысяч составляет три тысячи долларов, — пояснил Петрухин, откровенно забавляясь. — Разве не так?
— Э-э, видите ли, Дмитрий Борисович, шестьдесят тысяч — цена, скажем так, условная. По аналогии, так сказать… Шестьдесят тысяч я назвал потому, что, насколько мне известно, за такую сумму на аукционе Сотбис была недавно продана аналогичная сабля. Но та вся была в бриллиантах… а наша-то скромная. Ей красная цена тысяч сорок. Не более! Уверяю вас — не более. Скорее всего — значительно меньше. Так что две тысячи долларов — это, согласитесь, очень разумная премия?
«Да, Петюня, ну ты в натуре — жлобяра! Абсолютно точно сказал Брюнет — редкостное говно!» — подумал Петрухин, а вслух ограничился лаконичным:
— Согласен… Вот только денежные вопросы вам лучше обсудить с Голубковым.
— Помилуйте! При чем здесь Брюнет? Я хотел вас лично… с коллегой… стимульнуть.
— Мы с Леонидом Николаевичем тронуты вашей заботой.
— Скажите, у вас уже есть какие-то идеи?
— Нет, — честно признался Дмитрий. — Никаких идей у меня пока нет. Вернее так: сейчас я реально вижу только один ход.
— Что за ход?
— Попытаться поискать «пальчики» этого Андрея. Он ведь был у вас в студии и дома. К чему-то он прикасался…
— Гениально! — воскликнул Петр Николаевич. — Ну конечно же прикасался!
— Я позвоню знакомому криминалисту и договорюсь, чтобы он к вам подъехал. Завтра как раз выходной, и, думаю, он не откажется подхалтурить. Правда, это, как вы понимаете, потребует некоторых расходов. Устроит такой вариант?