Говорю же, он слегка туповат.
— На Ньютона яблоко упало, так он сразу закон всемирного тяготения придумал, — напомнила я, подобрав и протерев о рукав чуток помятую сливу. — А ты не понял, что это был знак свыше. Есть что поесть?
Зяма почему-то поморщился и непонятно ответил:
— Да, скоро будет второй номер.
— У тебя тут сколькоразовое питание? — заинтересовалась я, слопав сливу и искательно оглядевшись.
— Это не просто питание, — вздохнул братишка, тревожно покосившись на домик, где оркестровой медью громыхали кастрюли. — Ладно, раз уж ты здесь, то все равно узнаешь, так что я лучше сам расскажу: у вас украли высокохудожественное дерьмо!
Я не сразу поняла, о чем он.
— Те какашки, которые для выставки привезли! — раздраженно пояснил Зяма.
И зачастил — видать, накипело:
— Их из музея сперли, а я-то нес за них моральную ответственность, да и с владельцем галереи, ты же знаешь, художнику отношения портить нельзя, вот ваш Горохов и придумал, что надо воссоздать шедевры заново, и это без меня никак, ведь произведение так и называется «Дерьмо художника», а кто у нас самый известный художник…
— Не продолжай, мне все понятно!
Я моментально постигла суть аферы и улеглась на травку беззвучно поржать.
— Ох, блин, горька твоя судьбина, братец!
— Ну, почему же, не так уж она и горька, — с достоинством возразил Зяма. — Второй номер, например, это роллы из тунца с икрой морского ежа и ледяное шабли.
Я перестала смеяться и шумно сглотнула слюну.
— Голодная? — правильно понял братишка. — Слушай, а ты здесь почему и вот такая?
Он изобразил руками что-то вздыбленное, как оленьи рога, показывая — какая.
— У меня, Зям, своя печальная история, но я тебе ее не расскажу, — вздохнула я. — Не сейчас. Не буду рисковать, ибо ты можешь проболтаться. Запомни: ты вообще меня не видел.
— Да кому я проболтаюсь? Тут, считай, и нет никого, — молвил Зяма и как сглазил.
С дороги донесся бодрый сигнал клаксона, гудящего имперский марш из «Звездных войн».
— Мамуля?! — в один голос удивились мы с братцем.
Бодрый громовой голос на четвертом такте заглушил звездный марш и развеял наши сомнения:
— Есть кто дома? Мы приехали!
— И бабуля! — Мы с Зямой дружно вздохнули.
О сохранении тишины и тайн теперь не стоило даже мечтать.
— Бася? Мама? — перестав греметь посудой, заторопился к воротам приятно удивленный папуля.
— Добрый день, Борис Акимович, — прогудел еще один знакомый голос.
— О, и Кулебякин с ними? — Зяма с интересом посмотрел на меня.
— Так, еще раз: ты меня не видел и не слышал! Собери какой-нибудь еды и приходи, когда сможешь, к дуплистому дубу! — поспешно проинструктировала я братца и отступила в малинник.
Не рассказав Зяме все сразу, я сделала ставку на наше фамильное любопытство и вскоре была вознаграждена за предусмотрительность большим куском сыра и краюхой хлеба. Братец уже через полчасика примчался к дуплистому дубу, помнящему босоногими малышами не только нас с Зямой, но и папулю, и даже бабулю.
— Непросто было раздобыть харчи, — пожаловался он, разгружая карманы. — Горохов следит, чтобы я не съел чего лишнего. Боится нарушить художественную концепцию!
— Правильно боится. — Я отняла у него румяное яблоко. — Зачем они приехали?
Зяма ухмыльнулся.
— Были рядом и решили заглянуть.
Я подняла брови и молча — рот был занят — помахала надкусанным яблоком, призывая его продолжить.
— Ты же знаешь, что мамуля нынче в поисках вдохновения. — Зяма тоже прибег к жестикуляции, изобразив нечто расплывчато-волнообразное, призванное символизировать мамулино вдохновение.
Я кивнула: ясно, речь о музе ужастиков.
— Кажется, у нее закончились идеи относительно новых героев, и тут по радио рассказали, будто в лесах под Бурковом туристы видели снежного человека.
Я поперхнулась и закашлялась.
— Мамуля, конечно, оседлала папин джип и в сопровождении верного оруженосца бабули помчалась на поиски потенциального героя, — не прерывая рассказа, Зяма любезно похлопал меня по спине. — Снежного человека у мамули в романах никогда еще не было, и она не могла упустить случай списать йети с натуры.
— И как?
— С натуры не вышло. — Зяма притворно печально вздохнул. — Придется ей довольствоваться рассказами туристов. Они утверждают, что йети был двухметровый, косматый, ужасно уродливый и в красной рубашке.
— Уж так прям и уродливый, — обиженно пробормотала я и забеспокоилась: — А Кулебякин тоже на поиски йети примчался?
Эх, знала я, знала: в Русляндии скоро поймут, что это я угнала их медведя!
— Я Кулебякина не спрашивал, а мама сказала, что они случайно встретились неподалеку от станции — наши по дороге ехали, а Денис из лесу вышел.
— Он из лесу вышел, был сильный мороз, — пробормотала я и потерла нос.
Вот нюхом чую, неспроста это все! Точно, точно, догадался Кулебякин, где меня искать!
— Значит, так, Казимир свет-Борисович, слушай меня внимательно, — я приняла решение. — Сейчас я исчезну, а ты вернешься на дачу и никому ни словечка не скажешь, что видел меня и слышал. Никому, понял? Особенно Денису.
— А что ты натворила? — проявил проницательность братец.
— Ни-че-го! А если ты проболтаешься, что я тут была, я раскрою культурному человечеству глаза на то, какая ты беспринципная творческая личность. Разоблачу эту фекальную мистификацию и покрою тебя несмываемым позором!
— Какая же ты, Дюха, свинья! — возмутился Зяма. — Я тебе хлеб, сыр, яблоко, а ты меня вместо спасибо запугиваешь!
— Не запугиваю, а шантажирую, тут есть смысловые оттенки, — поправила я, рассовывая недоеденную снедь по карманам. — Ну, Зямка, не грусти! Будешь держать язык за зубами — все сложится в лучшем виде. Ладно, бывай, я пошла.
— Куда?
— Меньше знаешь — крепче… — я хотела сказать «какаешь», но решила, что не стоит переоценивать Зямину незлобивость и закончила вполне традиционно: — Крепче спишь.
— Приветик снежному человеку! — видя, что я топаю в лес, съязвил в ответ братец, но я только засмеялась, прекрасно зная, что встреча с йети мне уж точно не грозит.
В город меня отвезли сайентологи-уфологи — неопрятные пожилые мужчина и женщина, этакие потрепанные российской жизнью Скалли и Малдер.
Они бродили по лесной опушке и пытливо рассматривали оставленные туристами следы и вещички, фотографируя их в самых неожиданных ракурсах. Меня, такую же помятую, потрепанную и несвежую, как они сами, сайентологи сначала приняли за конкурентку, но я представилась очевидицей, и меня тут же возлюбили.