Войдя в «Закладку», Чарм видит за прилавком Вирджинию.
– Здрасте, – нерешительно говорит она. – Я слышала, вчера сюда вломились грабители… все живы?
– Клэр и Джошуа сильно перепугались, но оба живы. Конечно, сегодня они решили остаться дома. У Клэр легкое сотрясение мозга и ушиб плеча, а Джошуа не пострадал. Малыш сам набрал номер службы спасения! – Вирджиния задумчиво качает головой.
– Правда? – переспрашивает Чарм. – Джошуа сам позвонил?
– Да, – кивает Вирджиния, как будто сама с трудом в это верит. – Грабители велели ему положить трубку, но он не послушался. Набрал девять-один-один и сказал диспетчеру, что к ним в магазин пришли «плохие парни».
– Какой он молодец! Когда Клэр вернется на работу? – спрашивает Чарм.
– По-моему, завтра. Она собирается нанять еще одну помощницу. Не хочет, чтобы мы работали поодиночке. Кстати, никому из твоих подруг работа не нужна?
– Я спрошу у однокурсниц. Много они взяли? Полиция их не поймала?
– Несколько сот долларов. Нет, насколько мне известно, их еще не поймали. Клэр и Джошуа сегодня поедут в полицейский участок давать показания, – говорит Вирджиния.
К прилавку подходит покупатель, выкладывает отобранные книги.
– Передайте, пожалуйста, Клэр, что я заходила. Пусть скажет, если ей что-нибудь нужно.
– Хорошо, Чарм, милочка. – Вирджиния вдруг задумывается. – А может, сама пойдешь на неполный день? По-моему, Клэр обрадуется, если ты станешь ей помогать. И Джошуа тоже.
– Я бы с радостью, да времени нет. Но я скажу знакомым, что Клэр нужна помощница. Спасибо, Вирджиния! – Чарм прощается и выходит на яркое солнце. А здорово было бы подрабатывать в книжном магазине Клэр! Тогда она смогла бы каждый день видеться с Джошуа… Нет, это опасно. И неправильно.
Чарм думает: «За всю свою жизнь я совершила один хороший поступок. Благодаря мне у малыша нормальный дом и полная семья». Эта мысль греет ее, утешает. Джошуа никогда не узнает, какую боль способна причинить мать.
Я просыпаюсь от телефонного звонка, и в голове щелкает: наверное, снова звонит Эллисон. Я сажусь. Во рту до сих пор привкус алкогольного коктейля, одежда провоняла табачным дымом. Хорошо, что я не стала ждать до утра; сейчас я ни за что не добралась бы до дому на машине. Долго смотрю на будильник, не понимая, который час. Прищуриваюсь. Половина десятого! Я пропустила первую пару, которая начинается в восемь. Просто отлично! Я бреду в туалет, и мне кажется, будто меня тащат по грязи. Голова до сих пор раскалывается. Жду, что бабушка позовет меня и скажет, что звонит Эллисон. Но бабушка молчит. Может, сказала ей, что я еще сплю? А может, звонила и не Эллисон. Нет, я чувствую: это она, потому что меня подташнивает, как всегда, когда она звонит. Шестое чувство? Надо снова поговорить с бабушкой, попросить ее сменить номер. Я уже просила ее об этом, но она всегда отвечает, что не может вычеркнуть Эллисон из своей жизни, что она тоже ее внучка. Я наклоняюсь над унитазом, и меня тут же начинает тошнить. Из горла вырывается хриплый лай, но ничего не выходит; во рту горечь от желчи с привкусом клубничного коктейля.
Когда мне было шесть лет, родители возили нас с Эллисон в зоопарк Миннесоты. Я была на седьмом небе от счастья, хотя отец двигался чуть ли не бегом: ему хотелось скорее вернуться в отель и проверить электронную почту. Я плелась за ним, нарочно еле волоча ноги, и старалась запомнить каждого зверя. Помню, мы попали в замечательный отдел «Экосистема тропических лесов». Только что мы стояли на Среднем Западе, но перешагнули через порог – и очутились в самом центре джунглей! Там было жарко и влажно; нас окружали огромные деревья и цветы. На коже сразу же выступила испарина. Мы шли по шатучему подвесному мосту, и я слышала рев водопада.
У меня никак не получалось впитать все сразу – запахи, жару, зверей, которые носились по деревьям и по земле. Первое время я никак не могла решить, на что смотреть. Над нами, на искусственном дереве с толстыми ветвями, сидела паукообразная обезьяна с белыми усами и длинными узкими лапами. Мне показалось, что она держит маленькое одеяло, обернутое вокруг головы, как капюшон супергероя. Я со смехом ткнула в нее пальцем.
– Смотри! – сказала я маме, которая зажимала рукой нос, стараясь не вдыхать пряные лесные запахи. – Посмотри на эту обезьяну!
Она посмотрела наверх, поспешно разжала нос и схватила меня за руку.
– Не смотри, Бринн, – тихо сказала она. – Тебе не понравится.
– Что там? – спросила я. Мне стало еще любопытнее. – Что?
Наконец, я разглядела. То, что я приняла за одеяло, оказалось безжизненным трупиком еще одной обезьяны. Та, что покрупнее, – наверное, мать – осторожно сняла с плеч мертвого детеныша, положила его на ветку и ткнула длинным пальцем. Детеныш не шелохнулся.
Я ахнула и застыла на месте. Мать подхватила младенца тонкой рукой и закинула себе на спину. Трупик все время сползал набок, но мать не выпускала детеныша; она встряхивала его, тыкала пальцем, перекладывала. Хотя я тогда была маленькая, я понимала, что мать не верит, не может смириться со смертью своего детеныша. Я горько заплакала.
– Не смотри, – сказала мама, стараясь одной рукой прикрыть мне глаза, а другой волоча меня прочь.
Эллисон даже не обернулась. Презрительно наморщила нос и зашагала по мостику с отцом.
Через девять лет, когда Эллисон было шестнадцать, произошло то же самое. Все самое страшное увидела я. Я увидела младенца с синими губками и безжизненными ручками; ее головка заваливалась набок. Да, тогда я все видела и страдала, а сестра не желала признать тот факт, что произвела на свет ребенка. Я расплачиваюсь до сих пор. Ночь за ночью мне во сне является крошечная девочка. Ее головка болтается на теле мертвой обезьяны, руки обнимают мать за шею, беспомощно хлопая ее по спине.
Я принимаю душ, одеваюсь. Похоже, и на вторую паруя опоздаю. Сбегаю вниз. Мокрые волосы бьют по плечам. На бегу целую бабушку в щеку. Лезу в сумку за лекарством; достаю бутылку с водой из холодильника. Уже в машине выуживаю из флакона таблетку, потом другую, запиваю обе глотком воды. Мне хочется, чтобы лекарство скорее попало ко мне в мозг и заблокировало мертвых младенцев – обезьяньих и человечьих.
Пусть в тюрьму посадили Эллисон, в заточении оказалась я, и я никогда не буду свободна.
Да, я любила Кристофера больше всего на свете. Наверное, какая-то часть моей души до сих пор любит его. Он был милым, красивым, рядом с ним мне казалось, что я самая красивая девушка на земле. Он был умен. Очень умен. Ему нравилось учиться; он с упоением рассказывал о том, как занимается деловым администрированием, радовался, когда ловко провел сделку на практике. И деньги у него водились; он всегда за все платил, размахивал крупными купюрами, покупал мне подарки. Когда мы отмечали неделю знакомства, он подарил мне золотой браслет – на вид очень дорогой. Кристофер застегнул его на мне, кончиками пальцев погладил по тыльной стороне запястья, и я задрожала.