– Ленка, сейчас как сыпанет.
– Отлично, – черные волосы скрыты под белой шапкой пены. – Хоть голову промою как следует. Черт, мыло в глаза попало!
Прерывистая молния разрезает небо на две части: черную и белую. Мертвенный свет высвечивает женскую фигуру в длинной одежде. Это длится доли секунды, но Ликины глаза успевают схватить все: и худощавый абрис, спрятанные под платком волосы, и – самое страшное – движение. Женщина приближается. Следующая вспышка – и беззвучные шаги, все ближе и ближе, взметнувшийся от ветра подол открывает тонкие мелькающие голени.
Язык одеревенел. Лика хочет крикнуть: «Привидение, Лена, бежим», но изо рта не вылетает ни звука, только становится еще страшнее – подставившая дождевым розгам лицо Лена напевает веселую песенку.
Надо что-то делать. Предчувствие смерти холодит лопатки.
Лика вытянула руку с пистолетом, на секунду заколебалась. Потом поймала на мушку плечо женщины, да нет, уже видно – почти девочки. Зажмурилась, нажимая на курок.
Ладонь Лены моментально вжала ее в землю. Со стороны садика затрещали выстрелы, фыркнул двигатель, зашуршали шины отъезжающего автомобиля, и тяжелые берцы прогрохотали совсем рядом, залился громким лаем собровский пес…
Лика осторожно подняла голову. Лены рядом уже не оказалось. Обступившие лежащую в отдалении женщину бойцы закрывали обзор.
От страха ноги – как парализованные, не двигаются. Лика попыталась встать, но колени подогнулись, и она присела на размокшую землю.
– Зацепило тебя?
– Док! – Лика вцепилась в руку врача. – Док! Как же мне страшно! Как противно! Я убила ее, да?
– Нет, что ты… Ты молодец. Ты все сделала правильно. Она шла нас уничтожить. У нее на поясе было взрывное устройство. К счастью, оно не сработало. А вообще, на будущее знай – в таких случая стрелять полагается только на поражение. Пошли в дом.
– А почему она… лежит? Ты мне врешь, Док! – голос сорвался от крика, стал едва слышным, чужим. – Почему она лежит?!
– Да под кайфом она, судя по зрачкам. Сейчас Филя осмотрит девчонку на предмет взрывоопасных сюрпризов, и ребята ее притащат. Успокойся. Вот, возьми…
Проглоченные таблетки подействовали. Опираясь на мягонького Дока, Лика доковыляла до здания и рухнула на скамью в столовой.
Чья-то участливая рука набросила на плечи куртку, протянула алюминиевую кружку с резко пахнущей жидкостью на донышке.
Дрожь во всем теле не проходила.
В голове крутился один и тот же вопрос: «За что?!»
Лика украдкой прикоснулась к животу – мягкие складочки, беззащитные сами, но созданные, чтобы оберегать новую жизнь. А та женщина была беременна смертью, готовой вцепиться костлявыми пальцами в Лену, в нее, Лику. Почему? Почему именно они? Что сделано не так, чтобы – на клочки-кусочки, с нерожденными детьми, недопитой любовью?..
Док позабыл собственные лекции о вреде никотина. В пухлых пальцах мелькнула пачка сигарет:
– Закуришь?
Горький дым вскружил голову, и выпитая водка царапнула желудок, завертелась, подступила к горлу.
– Ты чего такая зеленая? – голос Лены, полный сил и энергии, выражал искреннее недоумение. – Все же в порядке. Ребята уже несут шахидку. Хорошо, что дождь пошел, устройство не сработало.
Похлеще недавних раскатов грома – командирский рык Дмитрия Павлова:
– Почему? Что за дела?! Куда смотрела охрана? Почему снабженную бомбой женщину обнаружил наименее подготовленный человек в нашем отряде?!
Лена виновато тронула командира за руку.
– Дима… то есть Дмитрий Александрович, я уже поднималась к ребятам.
– Они что, заснули?!
– Нет. Отвернулись.
– Что?!
– Я мылась, они и отошли на пару минут.
– Блин! Нет слов! Вам здесь война или общественная баня?!
То, что произошло потом, Лика затруднилась бы объяснить.
Когда в столовой показались Дрон и Витек, с окровавленной, безвольно свесившей руки женщиной, Вронская вцепилась в ее выбившиеся из-под платка густые черные пряди.
– Ненавижу! Что же ты за дрянь такая!
И даже когда Док оттащил ее от греха подальше, Лика все не могла остановиться, выкрикивала ругательства, метнула в обмякшее на скамье тело кружку.
– Дрянь! Сволочь! – кричала она.
– Заткните эту истеричку, – пробормотал Павлов и повернулся к шахидке. Вронская привела ее в чувство, она испуганно хлопала темными глазами. – Как звать? Кто прислал? С кем приехала?
– Малика, – разлепились искусанные губы. – Меня Айза увела. Потом сказала, что я стану невестой Аллаха… Я не хотела… Не убивайте меня, все что знаю – расскажу. Плохо мне. Все как в тумане.
– Нам, девонька, тоже не очень-то хорошо, – в сердцах бросил Павлов. – А свой рассказ прибереги для другого места. – Командир повернулся к бойцам: – Отвезите дуреху в комендатуру, пусть там с ней разбираются!
* * *
В условленное место Даут не пришел.
Напрасно Ибрагим вглядывался в курчавую зелень на склонах ущелья, рассчитывая, что вот-вот в ней мелькнет смуглое лицо с пробивающейся над верхней губой щеточкой усов. Борода у пятнадцатилетнего Даута не росла, и над ним всегда подшучивали: «Хорошо тебе парень, бриться не надо, у шурави не возникает никаких подозрений». Но сам юноша этому факту не радовался. Его тянуло в горы, он мечтал о том времени, когда доверят взять в руки оружие, когда он сможет бороться за свободу своего народа. Теперь же ему приходилось довольствоваться лишь доставкой продовольствия в отряд.
Годы войны научили моджахедов осторожности. Рассыпались спрятанные в пещерах схроны – с оружием, боеприпасами, обмундированием и продуктами. И за каждым из них закреплены надежные люди, доставлявшие все что требовалось скрывающемуся в горах отряду. Так уменьшался риск потерять все в случае внезапного налета федералов на базу. Так повышалась мобильность отряда.
Красный круг солнца цепляется за фиолетовое одеяло облаков, замазанное розовыми полосами. Еще час-полтора – и он скатится в горы.
Даута все нет. Нет полыхающих жаждой мести глаз, спины, согнутой под тяжестью огромных тюков.
Ибрагим с досадой сплюнул. Пара минут ушла на то, чтобы наложить еще один слой бинта на кровоточащее, раненое накануне колено. Потом пришлось признать очевидное: с мальчишкой что-то случилось. Раньше он никогда не опаздывал. Наоборот, часто ждал у своих тюков, жадно выпытывал новости, и каждый раз просил: «Забери меня с собой, я уже вырос, хочу стать настоящим воином Аллаха».
Прихрамывая, Ибрагим зашагал по крутой тропинке, ведущей в глубь ущелья.
Это безумие – идти к схрону в одиночку, смутно припоминая, где он находится, да еще и будучи слабым, как ребенок, от большой кровопотери.