Слова потекли сами собой, Эрик был не в силах остановить их:
— Он продолжает держаться вблизи американской воздушной границы и намерен кружить, пока не иссякнет запас топлива. Если он не запросит разрешения на аварийную посадку в какой-нибудь другой стране, самолет собьют или же он рухнет в океан.
Эрик вжался в кресло. Он вспомнил, что ему нельзя привлекать внимание пассажиров.
— Черт, он сошел с ума! Несет что-то насчет Вашингтона, в то время как наша конечная цель — Нью-Йорк.
Алекс возвысил голос:
— Вашингтон? Эрик, ты сказал — Вашингтон?
Эрик содрогнулся. Последний раз Алекс говорил таким тоном, когда мать лежала при смерти и доктор объявил, что ей осталось недолго.
«Мы сделали все от нас зависящее, — сказал тот. — Лена не доживет до Рождества».
Эрик хорошо запомнил этот день. Голос отца не одну ночь раздавался потом в его ушах.
«Я понимаю, — ответил тогда Алекс доктору. — Вы должны объявить мне, что она умрет и я останусь один. Но я прошу вас попытаться еще раз. Сделайте хоть что-нибудь! Что угодно!»
Доктор покачал головой, и отец принялся на него кричать, а Эрик с сестрой заплакали. Тогда Эрику больше всего хотелось, чтобы земля разверзлась под ногами и поглотила их всех.
Но с тех пор прошли годы. На этот раз у Алекса хватило самообладания взять себя в руки.
— Эрик, я буду краток, — сказал он. — Мы пришли к тем же выводам, что и ты. Не стану вдаваться в подробности, тем более что это бесполезно. И то, что ты упомянул Вашингтон, тоже не предвещает ничего хорошего. Мы сами гадаем, каким образом ко всему этому причастен Карим. Он говорил что-нибудь о бомбе?
Эрику хотелось разузнать больше о Вашингтоне, но времени расспрашивать не было.
— И не один раз. Похоже, он не сомневается, что в багажном отделении находится взрывное устройство. Все это в высшей степени странно. Ведь при той системе контроля, которая действует на трансатлантических рейсах, пронести на борт бомбу практически невозможно, и Карим понимает это не хуже нас. Тем не менее он неуклонно следует инструкциям террористов.
— У нас есть основания полагать, что он не изменит своего поведения. Он до конца будет руководствоваться этой запиской. Ты меня понимаешь?
Эрик молчал.
Отцу ничего не надо было объяснять. Он и его коллеги уже знали то, о чем здесь, на борту, только догадывались. Но главное, обе стороны пришли к одному и тому же выводу: опасность исходит в первую очередь от Карима.
— Я не думаю, что на борту есть бомба, — услышал Эрик собственный голос. — Самолет надо посадить.
— Но Карим этого делать не станет, и ты это понимаешь.
Эрик понимал все и ничего. Почти ничего.
— Так что с Вашингтоном? — В трубке послышался треск. — Папа?
— Я здесь, Эрик. Не будем сейчас о Вашингтоне.
— Но…
— У нас нет времени. Эрик, ты должен взять управление самолетом на себя. Немедленно. Ты слышишь?
— Слышу. Это как раз то, о чем я сейчас подумал.
— Но Карим сильнее тебя.
— Я что-нибудь придумаю.
— Не сомневайся, действуй. Помни, у тебя только одна попытка.
Эрик молча кивнул.
— Ведь ты можешь посадить машину?
— Разумеется. Именно для этого меня и взяли на борт. — Эрику показалось, что его отец улыбается.
— Знаю, просто хотел услышать это от тебя.
На этом их время вышло. Пора возвращаться в кабину пилотов. Он должен одолеть Карима и сесть за штурвал. Он стукнет его бутылкой по голове.
— Еще созвонимся, — пообещал он отцу.
— Обязательно.
Эрик завершил разговор. Если отцу не суждено больше когда-нибудь услышать его голос, оба они будут жалеть о таком скором прощании.
Эрик направился в бар и попросил Лидию дать ему бутылку в пластиковом пакете. Бортпроводница посмотрела на него озадаченно, но воздержалась от вопросов. Перешагивая через ступеньки, Эрик начал подъем на верхний этаж самолета, в кабину пилотов.
У двери он помешкал пару секунд, прежде чем нажать кнопку. Все правильно. Он должен положить конец этому кошмару.
Итак, самолет будет сбит. Брюс Джонсон не удивился последним новостям из ЦРУ. Карим Сасси непоколебим. Он продолжает держаться вблизи воздушной границы США и не думает запрашивать посадку в другой стране.
Что, черт возьми, с ним происходит?
Не то чтобы для Брюса не существовало ничего святого. По крайней мере две вещи он чтил: семью и свою страну. Горе тому, кто покусится на благополучие тех, кто близок Брюсу, одна мысль об этом приводила его в ярость. То, что ему дорого, Брюс был готов защищать любыми средствами.
Но то, что делал Карим и его сообщники, заставляло его содрогаться от ужаса. Взять в заложники четыре сотни ни в чем не повинных людей, чтобы, поставив на кон их жизни, попытаться изменить политику двух государств! За что должны умереть все эти люди? В этом отношении Брюс Джонсон не понимал Карима, как ни пытался.
«Всегда можно решить дело миром, — учил его отец. — Никогда не поздно пойти человеку навстречу».
И эта максима стала для Брюса главным жизненным принципом. К ней добавилась унаследованная от матери — усердной прихожанки местной церкви — заповедь подставлять другую щеку. В одной из своих студенческих работ Брюс подверг критике диктаторскую политику США и неумение сотрудничать на равных с другими странами. США не должны выступать в роли всемирной полиции, будь то по собственной инициативе или по просьбе со стороны. Нам следует чаще обращаться в ООН за поддержкой и советом, полагал Брюс, и задумываться над последствиями своих действий. Иначе политика может оказаться контрпродуктивной и поставит под угрозу безопасность страны, вместо того чтобы ее укрепить.
Десятого сентября 2001 года Брюс отпраздновал свой двадцать пятый день рождения. Он поужинал с семьей и своей тогдашней подругой в любимой пиццерии, а потом они пошли играть в боулинг. А дальше был обычный вечер и ночь, и наутро Брюс отправился в университет, где первый год обучался в докторантуре.
То, что случилось потом, изменило его навсегда.
Самолеты, врезавшиеся в небоскреб Всемирного торгового центра и Пентагон, камня на камне не оставили от всего, во что верил Брюс. В тот вечер он вернулся домой совершенно другим человеком, а через год оставил науку и устроился в ФБР. Желание писать никому не нужные статьи о внешней политике США пропало раз и навсегда. Брюс захотел изменить ситуацию в мире ради себя и своих близких.
— Почему бы тебе было не пойти в армию? — подал идею его дед.