– Это нечто новое для тебя?
– Валерий, я не готов сейчас к шуткам. Для нас обоих это не ново. Но ты-то всегда знал, чего хочешь и куда идешь. А я…
– Чем теперь займешься?
– Для начала, чтобы не терять времени попусту, долой поэзию!
– Жаль.
– Брось, пустое! Не о чем жалеть, как ты говоришь. Сейчас мне необходимо побыть одному, кое о чем подумать, подготовиться. А дальше… Трудно говорить об этом тебе, но возможно – я покину Рим. Мне необходимо путешествие.
– Вот как… – пробормотал Валерий растерянно. – Не думал, что все так обернется, – он несильно ткнул Марка кулаком в плечо, – упрямый осел! Уж если что задумает… Мне будет не хватать тебя! А впрочем, – перебил он сам себя, – если ты обретешь свое счастье, я только рад буду за тебя!
Тон последних слов Валерия быстро переменился на мажорный, и Марка вдруг кольнула мысль, что, пожалуй, он сам всю жизнь гораздо больше нуждался в своем жизнерадостном приятеле, чем тот в нем.
* * *
«Советы советами, но принять окончательное решение должен был я сам. Да к тому же – как сообщить матери, Луцию, сестре? Ты знаешь, как я люблю сестру, и она очень нежно любит меня. Многие почитают ее странной девушкой, что ж с того! В ее так называемых „странностях“ я лично вижу иное: необыкновенную душевную тонкость, божественную интуицию, некое высшее предопределение – истинный духовный талант, а вовсе не повреждение ума. Ты сам, Гай, часто говорил с ней. И я видел – находил ее речи глубокими, а часто и исполненными предвидений. Прошу, покуда меня не будет в Риме, навещай ее! Она будет тебе рада…»
* * *
«Необходимо побыть одному – легко сказать. Но как осуществить?» – размышлял Марк, шагая к дому.
Ему и на самом деле нужно было где-то уединиться. И не на несколько часов, как на берегу Тибра, а на несколько дней. Дома это совершенно исключено: там мать, сестра, Луций – все будут отвлекать. Мать, правда, что-то хворает последний месяц, своей комнаты не покидает и не пускает к себе. А сестренка Медея («Ну и имя выбрал ей греколюбивый Луций!» – в который раз подивился Марк), хрупкая девочка, с самого младенчества страдала непонятной слабостью ног и почти совсем не ходила. Их матери, видно, не суждено было производить на свет крепких детей. В хорошую погоду слуги выводили Медею в сад, где она с удовольствием проводила время в маленькой, увитой плющом беседке. Туда приходил ее наставник-грек, туда ей приносили книги и рукоделие, а Марк – игрушки и сладкие гостинцы. Сестренка с рождения была очень «удобным» ребенком: почти никогда не плакала, подолгу задумчиво играла одна. Мать даже опасалась одно время, все ли в порядке у дочери с головой.
Марк очень любил Медею. Когда она была еще совсем несмышленой малышкой, он не стеснялся играть с ней все свободное время, хотя над ним подтрунивали. И даже помогал матери ее купать. Он испытывал необыкновенные приливы любви и нежности, когда держал на руках маленькое тщедушное тельце сестры.
Сейчас она превратилась в нескладного подростка, но ее зеленые глаза Марк находил изумительными! Да и вообще, она была просто красавицей. Это было видно даже сейчас, несмотря на угловатость, свойственную ее возрасту, и почти всегда поджатые ноги. Но спинка Медеи была на удивление стройна и изящна, роскошные густые волосы светло-каштановой волной струились до самого пояса (Медея никогда их не закалывала и не убирала в прическу, а уж тем более – не стриглась коротко, как римские модницы), а тонкие и подвижные руки были, как и у Марка, энергичны и выразительны. Жаль, что у нее такие больные ноги, Марк нашел бы ей в Риме самого лучшего жениха и не позволил бы Луцию насильно решать ее судьбу! Хотя, похоже, саму Медею больше привлекал путь религиозного служения: если сестры не было дома, искать ее Марк отправлялся в храм Весты.
С Медеей надо было поговорить непременно. «Если она не готова будет со мной расстаться хотя бы на полгода, – решил Марк, – я, конечно, не смогу ее оставить!»
В вестибуле и атриуме было прохладно и, как всегда, тихо. В их доме вообще не шумели: за это хозяин мог строго наказать, и, чтобы не попадаться лишний раз ему на глаза, домашние словно растворялись где-то в сумраке помещений.
Марк быстро (давняя привычка – тоже из-за Луция) прошел в свою комнату. Скинул изрядно помятую на ночном берегу и запачканную травой тогу, сбросил кальцеи и с удовольствием прошелся по комнате в одной короткой тунике и босиком. «Чем-то необычно вкусным пахнет в комнате», – неожиданно обратил он внимание. На низком столике, у постели, стояла маленькая корзинка – от нее-то и пахло так выразительно: хлебом и корицей. Марк озадаченно приподнял салфетку, прикрывающую верх корзины. Так и есть – булочки! Что за странность? Не Луций же позаботился таким образом о его завтраке? Марк только усмехнулся этой нелепой мысли. Взяв одну булочку и с удовольствием надкусив, он разлегся на постели.
Постучали, и тут же дверь приоткрылась – неловко и слабо ступая, вошла мать.
– Мама! – Марк вскочил и бросился к ней. – Ты встала? Как ты себя чувствуешь? Что говорит врач?
– Ой, Марк, какой ты шумный, – недовольно проговорила она тихим голосом. – Мне уже лучше. Захотелось пройтись. А врач говорит… ну, словом, все не так плохо. Позволь, я присяду у окна, вот сюда, здесь воздуха больше. Мне сейчас бывает душновато.
Мать медленно, будто неуверенно, прошла к окну. «Она поправилась?» – озадачился Марк, рассматривая ее фигуру, явно пополневшую за тот месяц, что они не виделись. Она поймала его пристальный взгляд и отвела глаза.
– Марк, мне нужно кое-что сообщить тебе…
– Ты знаешь, мне тебе тоже, – выпалил Марк.
Мать досадливо поморщилась. И Марк, осекшись, тут же догадался, в чем дело, что за изменения произошли с ней: она носит еще одного ребенка, на этот раз, несомненно, ребенка Луция Гаэлия.
– Я могу поздравить вас? – осторожно начал он негромким голосом, чтобы не вызывать беспокойства матери. – Ты рада?
Она все смотрела в сторону, смутившись, как подросток.
– Да, можешь, – неторопливо и почти беззвучно прошелестели ее слова. – И я рада. Я буду заботиться об этом ребенке. Отвлекусь. И знаешь, – доверительно, как близкому другу, проговорила она, – Луций, кажется, даже смягчился: присылает мне подарки, фрукты, водит доктора. – Она сделала паузу и добавила выразительным тоном: – Разговаривает со мной! Марк, ты меня слушаешь?
– Разговаривает с тобой… Я слушаю, мама. И рад за тебя: больше десяти лет скорби по отцу – ты заслужила счастья. Или хотя бы покоя. Я, правда, рад!
Он не знал, как сообщить матери о своем вероятном отъезде из Рима. Впрочем, возможно, ее положение теперь будет занимать ее более всего остального.
– А в чем твоя новость? – Она мягко коснулась его лба теплой ладонью.
– Так. Пустяки, по сравнению с твоей. Не думаю, что сейчас подходящий момент говорить обо мне.
– Все же скажи. И не волнуйся: я хорошо себя чувствую. Тогда Марк сказал без обиняков: