Насколько эти шансы уменьшились и как далеко отодвинулось окончание войны, еще никто не знал. Никто не осознавал, что по численности вовлеченных в боевые действия войск и по уровню потерь, понесенных за сравнительно короткий период боев, величайшая битва в войне уже совершилась. Никто еще не мог предвидеть ее последствий: как полная оккупация Бельгии и Северной Франции предоставила в распоряжение Германии промышленные мощности обеих стран — мануфактуры Льежа, уголь Боринажа, железную руду Лотарингии, фабрики Лилля, реки, железные дороги, сельское хозяйство, и как эта оккупация, питавшая германские амбиции и укреплявшая решение Франции сражаться до последнего в вопросах восстановления и репатриаций, препятствовала позднейшим попыткам пойти на компромиссный мир, или «мир без победы», затянув войну на долгие четыре года.
Все это стало ясно позднее. 24 августа немцы почувствовали огромный прилив самоуверенности. Впереди они видели только разбитые армии, гениальность Шлиффена была доказана, казалось, что решительная победа уже находится в руках Германии. Во Франции президент Пуанкаре записал в своем дневнике: «Мы должны согласиться на отступление и оккупацию. Так закончились иллюзии последних двух недель. Теперь будущее Франции зависит от ее способности сопротивляться».
Одной лишь смелости оказалось недостаточно.
Пятого августа французский посол в Санкт-Петербурге Палеолог проезжал мимо казачьего полка, отправлявшегося на фронт. Его командир, увидев на автомобиле французский флажок, наклонился с седла и обнял посла, а потом попросил разрешения провести перед ним свой полк. Посол торжественно приветствовал проезжавших мимо него казаков, а полковник, громким голосом отдавая своей части команды, успел воскликнуть, обращаясь к Палеологу: «Мы перебьем этих грязных пруссаков!.. Никакой Пруссии, никакой Германии!.. Вильгельма — на Святую Елену!» Полк двинулся дальше, его командир поскакал за солдатами, размахивая саблей и оглашая улицу своим боевым кличем: «Вильгельма — на Святую Елену!»
Русские, чья ссора с Австро-Венгрией ускорила войну, были благодарны Франции за союзническую поддержку и стремились так же преданно поддержать французский план. «Наша основная цель, — вынужден был объявить царь с напускной смелостью, куда большей, чем испытывал на самом деле, — уничтожение германской армии». Он уверял французов, что считает военные действия против Австрии «второстепенными» и что приказал великому князю «во что бы то ни стало открыть путь на Берлин и как можно скорее».
Великий князь Николай Николаевич был в самые последние дни кризиса назначен главнокомандующим, несмотря на отчаянное соперничество Сухомлинова, который сам очень хотел занять этот пост. Но русское правительство даже в последние дни царствования Романовых еще не настолько сошло с ума, чтобы доверить прогермански настроенному Сухомлинову вести войну против Германии. Однако он по-прежнему оставался на посту военного министра.
С самого начала войны французы не были уверены, что Россия действительно выполнит свои обещания, поэтому они торопили своего союзника. «Я умоляю ваше величество, — просил Палеолог во время аудиенции 5 августа, — приказать вашим армиям начать немедленное наступление. Иначе французская армия рискует быть раздавленной». Не довольствуясь только визитом к царю, Палеолог посетил великого князя, который заверил посла, что намеревается начать решительное наступление 14 августа, то есть, в соответствии с обещанием, на пятнадцатый день мобилизации, не ожидая завершения концентрации войск. Известный своими энергичными, порой даже непечатными выражениями, великий князь тут же составил по-средневековому изысканную телеграмму к Жоффру. «Твердо уверенный в победе», он выступит против врага, имея рядом со своим штандартом флаг Французской республики, подаренный ему Жоффром во время маневров в 1912 году.
Разрыв, который существовал между данными французам обещаниями и готовностью к действиям, был слишком очевиден, и, возможно, это стало причиной слез великого князя, которые, как говорят, он пролил, когда был назначен верховным главнокомандующим. По свидетельству одного очевидца, Николай Николаевич «был совершенно не готов к этой роли и, как он сам говорил, получив царский приказ, плакал навзрыд, потому что не знал, как приступить к своим обязанностям». Будучи, по мнению одного ведущего русского военного историка, «чрезвычайно подготовленным» к выполнению возложенной на него задачи, великий князь, вероятно, плакал не столько о себе, сколько о России и мире. Предчувствие, охватившее некоторых лиц в 1914 году, заставляло их трепетать за судьбы человечества. В то время слезы проливали даже самые храбрые и решительные. Мессими, открывая 5 августа заседание кабинета министров речью, полной отваги и уверенности, прервался на ее середине, закрыл лицо руками и зарыдал, не в силах говорить дальше. Когда Уинстон Черчилль провожал Генри Вильсона, то, желая удачи и победы британскому экспедиционному корпусу, «рыдал так, что не мог закончить фразы». В Петербурге вполне могли переживать схожие чувства.
На коллег великого князя нельзя было надежно опереться. Начальником штаба верховного главнокомандующего в 1914 году был генерал Янушкевич, молодой человек сорока четырех лет, с черными усами и вьющимися волосами, известный в основном тем, что не носил бороды. Военный министр отзывался о нем как о «все еще ребенке». Больше придворный, чем солдат, Янушкевич не участвовал в русско-японской войне, хотя служил в том же гвардейском полку, что и Николай II, — причина не хуже другой для быстрого продвижения по службе. Он окончил Академию генерального штаба, позднее был ее начальником, служил в военном министерстве. Когда началась война, должность начальника генерального штаба он занимал всего лишь три месяца. Как и германский кронпринц, он полностью находился под влиянием своего заместителя, сухого и молчаливого генерала Данилова, усидчивого работника и строгого службиста, который был мозгом штаба. Предшественник Янушкевича, генерал Жилинский, предпочел уйти с поста начальника генерального штаба и уговорил Сухомлинова, чтобы тот назначил его командующим Варшавским военным округом. Теперь он, находясь в подчинении великого князя, командовал всем Северо-западным фронтом, развернутым против Германии. Во время русско-японской войны Жилинский был начальником штаба у главнокомандующего генерала Куропаткина, однако ничем себя не проявил, хотя и не допустил явных промахов — там, где многие погубили свои репутации, — сумев остаться в высших сферах, не обладая, тем не менее, ни личной популярностью, ни военным талантом.
Россия не предприняла никаких подготовительных мер, которых требовали перенесенные сроки начала наступления, обещанного французам. Пришлось прибегать в самый последний момент к импровизации. Было приказано подготовить план «ускоренной мобилизации», опускавший некоторые промежуточные этапы ради выигрыша нескольких дней. Нажим на Россию поддерживал поток телеграмм из Парижа, вручавшихся красноречивым Палеологом. 6 августа в приказе русского генерального штаба говорилось, что важно подготовиться «к энергичному наступлению против Германии в возможно ближайшее время, чтобы облегчить положение французов, но, конечно, только тогда, когда будут накоплены достаточные силы». Однако к 10 августа условие «достаточных сил» было снято. В приказах от этого числа можно было прочитать: «Естественно, наш долг состоит в том, чтобы поддержать Францию ввиду готовящегося против них главного удара Германии. Поддержка эта должна выразиться в возможно скорейшем нашем выступлении против Германии, а именно — в виде удара по оставленным ею в Восточной Пруссии войскам». 1-й и 2-й армиям приказано было находиться «в готовности» начать наступление вдень М-14 (13 августа), хотя им и придется начать без завершения подготовки тыла, которое назначено планами на день М-20 (19 августа).