Эрлихман начал разговор с Гувером с осторожностью. Его сотрудники предупредили его, «что во время каждой встречи в кабинете Гувера тайно ведется кино- или видеосъемка. Но они не подготовили меня к тому пути к Волшебнику из страны Оз, который требовалось пройти посетителям». Из коридоров министерства юстиции Эрлихмана провели по двойным коридорам, охраняемым личными телохранителями Гувера. Он вошел в комнату, битком набитую дарами Гуверу — декоративными тарелками, украшенными изображениями американского орла и вечно горящих факелов. Приемная вела во вторую, более официальную комнату, в которой хранились еще сотни наград. Та комната вела в третье хранилище памятных подарков с великолепно отполированным письменным столом. Стол был пуст.
«Дж. Эдгара Гувера нигде не было видно, — написал он. — Мой сопровождающий открыл дверь позади письменного стола в дальнем конце комнаты и провел меня в кабинет площадью 12 или 13 квадратных футов, главное место в котором занимал Гувер. Он сидел в большом кожаном рабочем кресле за деревянным письменным столом в центре комнаты. Когда он встал, стало очевидно, что он и его письменный стол находятся на возвышении высотой около 6 футов. Мне было предложено сесть на низкую кожаную кушетку багрового цвета справа от него. Дж. Эдгар Гувер посмотрел на меня сверху вниз и начал говорить». Он говорил без остановок около часа о «Черных пантерах», Коммунистической партии США, советской разведке, конгрессе, семье Кеннеди и многом другом. Но ему было нечего сказать о том, чего хотел президент, — разведывательных данных о радикальных фракция «новых левых».
Эрлихман узнал, как узнал и Никсон, что «Бюро занимается слухами, сплетнями и предположениями», когда дело касается секретной политической информации. Даже когда доклад был основан на прослушивании телефонных разговоров или использовании жучков, «эта информация часто была основана на слухах, пересказанных два-три раза».
Так обстояло дело с самой первой свежей информацией, которую передал Гувер в конце января 1969 года. Никсон пригласил Гувера на обед на двенадцать персон в Белом доме. Это приглашение пересеклось с пугающей служебной запиской президенту. Гувер утверждал, что давний сотрудник журналистского корпуса Белого дома Генри Брэндон, который освещал происходящее в Вашингтоне для лондонской «Санди таймс», представляет угрозу национальной безопасности.
«Я позвонил господину Гуверу и сказал: «Что все это значит?» [462] — вспоминал Никсон. Он знал Брэндона как самого выдающегося зарубежного корреспондента в Вашингтоне, законченного карьериста и приятеля советника по национальной безопасности Генри Киссинджера, который любил проводить воскресенья в бассейне Брэндона.
Гувер сказал, что этот репортер подозревается в шпионаже в пользу британской и чешской разведывательных служб и что ФБР прослушивает телефонные разговоры Брэндона уже несколько лет в поисках доказательств. Это заронило в голову Никсона мысль: прослушивание телефонных разговоров журналистов является способом обнаружения утечек информации и ее источников в Белом доме.
Несколько дней спустя, 1 февраля 1969 года, Генри Киссинджер созвал сотрудников Совета национальной безопасности на совершенно секретную встречу с Никсоном по Среднему Востоку. «В течение нескольких дней, — вспоминал Никсон, — подробности обсуждения, которое имело место на этой встречи, просочились в прессу. Эйзенхауэр, которого я лично инструктировал по поводу этой встречи, счел любую утечку секретной информации о внешней политике — будь то мирное время или военное — предательством» [463] .
Так же считали Никсон и Киссинджер. На первых полосах газет почти каждую неделю появлялись статьи об их стратегии в отношении Советского Союза и Юго-Восточной Азии, которые, казалось, были списаны непосредственно с протоколов заседаний Совета национальной безопасности. По отчету Киссинджера, в течение первых ста дней работы администрации было опубликовано двадцать одна статья, основанная на утечках информации в отношении секретной внешней политики президента. Никсон разражался гневом, видя заголовки: «Что за дебильная статья?! Найдите того, кто «слил» эту информацию, и увольте!» Киссинджер научился подражать своему боссу. Иногда он мог даже превзойти его: «Мы должны уничтожить этих людей! Мы должны их ликвидировать!»
23 апреля Никсон провел двадцать минут, беседуя по телефону с Гувером и составляя вслух план перекрытия утечек информации. Два дня спустя президент сидел с Гувером и министром юстиции Джоном Митчеллом в Белом доме.
Сообщение Никсона о заседании в Овальном кабинете по поводу утечек информации было кратким. «Гувер проинформировал меня… что существует только один способ прекратить их… У него были полномочия прослушивать телефонные разговоры… Прослушивание телефонных разговоров — последнее оружие» [464] .
«Я сказал господину Гуверу, что мы будем продолжать эту программу, — вспоминал Никсон. — Я позвонил доктору Киссинджеру и указал ему, что он должен взять ответственность за проверку своих собственных служащих». Киссинджер, разумеется, подчинился. «Он был здесь, в этой комнате, вместе с Дж. Эдгаром Гувером, Джоном Митчеллом, Ричардом Никсоном, — сказал помощник Киссинджера Питер Родман. — Они говорили: «Давайте будем прослушивать телефонные разговоры». И Дж. Эдгар Гувер, и Джон Митчелл сказали: «Да, мы можем делать это. Бобби Кеннеди делал это все время» [465] .
Объекты для наблюдения выбирал Киссинджер. Если Гувер соглашался, то разговоры выбранного объекта начинали прослушиваться. Ответственность за выявление людей, организующих утечки информации, и прекращение этих утечек лежала полностью на ФБР.
Утром 9 мая Гувер снял телефонную трубку и услышал возмущенный голос Киссинджера, который нельзя было перепутать ни с чьим другим. Тот негодовал по поводу статьи на первой полосе «Нью-Йорк таймс». Ранее Никсон отдал приказ бомбить Камбоджу — нейтральное государство, стремясь нанести удар по базам снабжения Северного Вьетнама. Бомбардировка нарушила международный закон. Но статья нарушила принципы секретности. Президент увидел в этом предательство — «утечку информации, которая напрямую несла ответственность за смерть тысяч американцев» [466] . Он полагал, что тайная бомбардировка может спасти американских солдат, воюющих в Южном Вьетнаме. Киссинджер донес его гнев до Гувера. Это отражают записи директора ФБР об этом разговоре: «Национальная безопасность… чрезвычайный ущерб… опасно».