Он вылез из такси на углу улицы, потому что ему хотелось пройти по всей ее длине. Все сильно изменилось с тех пор, когда он был здесь в последний раз два с половиной месяца назад. Ранняя весна теперь превратилась в раннее лето. Сейчас, почти в шесть часов вечера, тепло дня уже почти не исчезало – приближалось время, когда оно будет постоянным. Не только время года, думал он, становилось более зрелым – он мужал вместе с ним.
Он чувствовал себя настоящим. Господи, наконец-то. Наконец он мог снова управлять миром, влиять на него, формировать его.
Шармейн, открывшая дверь, выглядела взволнованной. Она разволновалась еще больше, когда Марти вошел внутрь, поцеловал ее и сунул ей в руки коробку с шубой.
– Вот. Я принес тебе кое-что.
Она нахмурилась:
– Что это, Марти?
– Посмотри. Это тебе.
– Нет, – сказала она. – Я не могу.
Входная дверь была все еще открыта. Она подталкивала его обратно к ней или, по крайней мере, пыталась. Но он не мог уйти. Под этим смущением, написанным у нее на лице, было еще что-то: злость, даже, может быть, паника. Она прижала к нему неоткрытую коробку.
– Пожалуйста, уходи.
– Это сюрприз, – сказал он, определенно не желая уходить.
– Мне не нужно никаких сюрпризов. Уходи. Позвони мне завтра.
Он не взял протягиваемую ему коробку и она упала между ними, открывшись при падении. Роскошный мех шубы замерцал, она не смогла удержаться, чтобы не наклониться и поднять ее.
– О, Марти... – прошептала она.
Глядя на ее сверкающие волосы, он вдруг заметил, как наверху лестницы появился еще кто-то.
– В чем дело?
Марти поднял глаза. Наверху стоял Флинн, одетый только в трусы и носки. Он был небрит. Несколько секунд он молчал, оценивая ситуацию. Затем улыбка – его панацея – поползла по его лицу.
– Марти, – воскликнул он, – что за шум?
Марти смотрел на Шармейн, уставившуюся в пол. В руках она держала шубу, которая казалась мертвым животным.
– Вот оно что, – протянул Марти.
Флинн спустился на несколько ступенек. Глаза его были налиты кровью.
– Это совсем не то, что ты думаешь. Совсем нет, – сказал он, остановившись на полпути и выжидая, куда бросится Марти.
– Это как раз то, что ты думаешь, Марти, – тихо сказала Шармейн. – Мне очень жаль, что ты узнал это именно так, но ты никогда не звонил. Я просила тебя звонить, прежде чем ты придешь.
– И давно? – прошептал Марти.
– Два года, чуть больше – чуть меньше.
Марти взглянул на Флинна. Они забавлялись вдвоем с этой черной девчонкой – кажется, Урсула? – только несколько недель назад, и когда молочко было выпито, Флинн смылся. Он вернулся сюда, к Шармейн. «Интересно, – подумал Марти, – помылся ли он, прежде чем присоединился к Шармейн в их двуспальной кровати? Скорее всего нет».
– Почему он? – услышал он свой голос. – Почему же он, ради Бога? Ты что, не могла найти ничего получше?
Флинн не сказал ничего в свою защиту.
– Я полагаю, тебе нужно идти, Марти, – сказала Шармейн, тщетно пытаясь уложить шубу обратно в коробку.
– Он ведь такое дерьмо, – сказал Марти. – Разве ты не видишь, что он за дерьмо?
– Он был здесь, —горько ответила она. – А тебя не было.
– Да он же сраный сутенер, Господи ты Боже мой!
– Да, – ответила она, поднимаясь наконец и оставляя коробку лежать на полу; глаза ее горели от желания выплеснуть ему всю правду. – Да, это так. А почему, как ты думаешь, я спала с ним?
– Нет, Шар...
– Тяжелые времена, Марти. Не на что жить, кроме свежего воздуха и любовных писем.
Она стала шлюхой – этот говнюк сделал ее шлюхой. Наверху на лестнице Флинн стал бледнеть.
– Спокойно, Марти, – сказал он. – Я не делал ничего такого, черт возьми, чего бы она не хотела.
Марти двинулся к лестнице.
– Разве не так, – обратился Флинн к Шармейн. – Скажи ему, женщина! Разве я заставлял тебя делать что-нибудь, чего бы ты не хотела?
– Не надо, —сказала Шармейн, но Марти уже стал подниматься вверх по лестнице. Флинн выдержал на месте только два шага, затем попятился назад.
– Эй, ну ладно... – поднял он ладони вверх, пытаясь защититься.
– Ты сделал мою жену шлюхой?
– Разве?
– Ты, сука, сделал мою жену шлюхой?
Флинн повернулся и побежал вверх по лестнице. Марти ринулся за ним по ступенькам.
– Ублюдок!
Трюк с бегством сработал: Флинн был в безопасности за дверью, закрытой стулом, прежде чем Марти добрался до верхней ступеньки. Все, что ему оставалось, это бесцельно колотить в дверь, требуя у Флинна, чтобы тот впустил его. Но этой маленькой заминки оказалась вполне достаточно, чтобы он излил свою злость. К тому времени, как Шармейн поднялась наверх, он уже оставил все попытки взломать дверь и стоял, прислонившись спиной к стене, смотря на нее испепеляющим взглядом. Она молчала – у нее не было ни способа, ни желания преодолеть разрыв между ними.
– С ним, – это было все, что он смог произнести, – из всех только с ним.
– Он был очень добр ко мне, – ответила она. У нее не было намерения защищаться – Марти был чужим здесь. Ей не требовалось извиняться перед ним.
– Этого бы не случилось, если бы я не сел.
– В этом только твоя вина, Марти. Ты проиграл нас обоих.Я никогда не говорила тебе этого... – Он видел, что она дрожит от ярости, а не от сожаления. – Ты проиграл все, что у нас было. Все, черт тебя возьми! И проиграл нас.
– Но мы не мертвы.
– Мне тридцать два. И я чувствую себя вдвое старше.
– Он утомил тебя.
– Какой же ты глупец, – бесцветным голосом сказала она; ее холодность совсем обессилила его. – Ты никогда не видел, насколько все хрупко, ты просто жил своей жизнью, которая тебе нравилась. Глупой и эгоистичной.
Марти прикусил губу, глядя на нее, пока она говорила ему все это. Ему хотелось ударить ее, но это не сделало бы ее менее правой – только избитой и правой. Тряхнув головой, он прошел мимо нее и прогрохотал вниз по лестнице.
Она молча стояла наверху.
Он прошел мимо коробки и брошенного меха. «Они могут потрахаться на ней, – подумал он, – Флинну бы понравилось». Подобрав сумку с костюмом, он вышел, громко хлопнув дверью, которая отозвалась звоном дрожавшего стекла.
– Можешь выходить, – сказала Шармейн закрытой двери спальни. – Стрельба закончена.