— Итак, — сказал он через некоторое время, — вы взяли этого ребенка-швею снова в ваше услужение.
— Не такой уж ребенок, — сказала Элайн. — Если я не ошиблась, она родит сама до следующего лета. Ее глаза так округлились, когда она рассматривала нашего сына, и рука гладила живот.
— Она ничего вам не сказала? — в голосе Амона сквозило открытое любопытство. Вынужденно ограниченный в движении, он находил острый интерес в тривиальных вещах, на которые обычно не тратил время. Он был в зале, когда прибыла Манди, и слышал ее просьбы к Элайн о месте в доме.
Элайн покачала головой.
— Она почти валилась с ног, так что я уложила ее в кровать. Она не сообщила мне ничего нового к тому, что сказала в зале, но вскоре я это узнаю.
— Интересно, что случилось с ее мужчиной, — задумался Амон. — Их было трое, защитников ее чести, как я восстанавливаю в памяти — ее отец и те два брата; один большой, как медведь, и другой — такой тихий, как олень в лесу. Вы немного увлеклись младшим, не правда ли?
— Не я, а король Ричард, — сказал она без выражения.
— Да, он был красивым парнем, — отозвался Амон в своем тоне. — И весьма умелым. Уильям Маршалл хвалил его, а он не тот человек, кто раздает дешевые похвалы, хотя, по моему мнению, юноша действовал под влиянием момента, не думая о последствиях.
— И теперь Манди пришла к нашим воротам, лишенная всех трех защитников и в стесненных обстоятельствах. Еще одна неделя на дороге, и ее башмаки износились бы напрочь. — Элайн сжала губы.
— Обычно вы не такая уж покровительница бесприютных, а особенно красивых бабенок, — кольнул Амон.
— Если бы я подумала, что она стала угрозой вашей верности, то выцарапала бы ваши глаза, а не ее, — предупредила Элайн с полусмехом. — Нет, вы не должны думать, что мое сердце вдруг растаяло. Да, девушка в затруднении, но это — более чем просто благотворительность, которая побуждает меня взять ее к себе. Она — лучшая швея, с какой я когда-либо сталкивалась, и отличная компания, когда никого больше нет под руками. Кроме того, — Элайн скользнула взглядом через плечо на Амона, — она не какая-нибудь обычная нищенка. Ее дед — влиятельный английский барон.
— Ох, хватит, вы дразните меня!
— Нет, это — правда. Мать Манди была знатного происхождения, но сбежала с безземельным рыцарем, и они путешествовали по турнирам для того, чтобы жить.
— Манди рассказала вам это, я полагаю? — небрежно спросил Амон.
— Это не история из рыцарского романа, если вы это имеете в виду. — Элайн подняла голову.
— Но она не сообщала вам, кто он?
— Думаю, что она не хотела, чтобы я знала. Проговорилась лишь однажды, когда была сильно взволнована. — Она окинула взглядом мужа. — Я ручаюсь за ее честность. После брака с Бертраном я стала отличать ложь от истины.
Амон потер подбородок.
— Тогда почему, если ее обстоятельства так стеснены, она не отправится в Англию, к своему деду?
— И появится на его пороге с распухающим животом, свидетельством сомнительного прошлого? — Элайн закатила глаза, удивляясь тупости реплики при таком-то остром уме. Мужчины бывают так слепы… — Он скорее выставил бы ее за дверь, чем встретил с распростертыми объятиями, и у нее тоже есть изрядная гордость. Я верю, что единственный путь, которым она должна показать свое благородное происхождение, — стать действительно леди… и не думаю, что это когда-нибудь изменится.
Харви в ужасе задрожал перед братом Радульфусом.
— Нет! — он заревел. — Вы что, палач? Не дам резать!
Он попытался отдернуть чудовищно распухшую, лоснящуюся ногу прочь от пристального взгляда монаха, но боль была такой ужасающей, что его голос перешел в крик и он почти потерял сознание.
— Иначе вы умрете, — сказал Радульфус. — Я испробовал все самое лучшее, чтобы сохранить вашу ногу, но повреждение слишком серьезное. Если я не отрежу гнилую плоть сейчас, инфекция распространится по всему телу, и вы умрете в течение двух дней, возможно раньше.
— Тогда позвольте мне умереть, — задыхался Харви. Пот темнил его белокурые волосы, и яркие точки лихорадки покрыли его изможденные скулы. — Если вы спасете мне жизнь, я просто останусь на этом свете бесполезным калекой. Исповедуйте меня и позвольте мне уйти!
Радульфус нахмурился. Харви закрыл глаза и попытался отвлечься от тошнотворной лихорадочной агонии поврежденной ноги.
Лазарет аббатства был холодной, вместительной комнатой, строгой, но спокойной. Осенний свет лил янтарные лучи на светло-коричневые стены, и через свод окна виднелся ясно-синий небосвод. Харви представил себя идущим в кристально чистом воздухе, на своих двух ногах, по хрустящему слою осенних листов. Но он не никогда не сделает это снова. В течение двух дней он превратится в ничто. Его положат в яму и покроют гниющий труп темной землей. Снова, в кошмаре, от которого не мог избавиться, он пережил момент, когда Солейл упал, и он знал, что не было ничего, что он мог бы сделать, чтобы перехитрить несчастье. Треск, треск дробящихся костей…
Влажность его тела не могла скрыть текущие из-под век слезы в смеси жалости к себе и горя.
— Вы слишком сильны для того, чтобы исповедаться и отойти с миром, — сказал Радульфус, наклоняясь над ним снова. — Да, правда, у вас будет только одна нога, но это не сделает вас бесполезным калекой. Только ваш разум может сделать вас таким.
Харви изрыгнул проклятия, которые заставили помощника-послушника Радульфуса участить дыхание и вытаращить глаза. Радульфус, тем не менее, выслушал это без особой реакции. Он слышал слова и страшнее в сотни раз и знал, что они были призваны помочь человеку скрыть страх.
— Ваш брат доставил вас сюда и возложил на меня заботы о вас, — сказал он. — Я не предам его доверие. Когда он вернется, я хочу видеть, как вы приветствуете друг друга, а не ведете его в свою могилу.
— Ха, вы думаете, что я буду спасен, если вы отрежете мою ногу? — сказал Харви, сцепив зубы.
— Может и нет, но альтернативой является только смерть.
— Единственная определенная вещь в жизни — то, что все заканчивается смертью, — возразил Харви и еще раз попытался избежать пристального взгляда монаха, уставясь в холодное золото стен, будто желая смешаться с ними. Он видел костоправов в работе на поле боя и часто думал, что неплохо бы как-то запасать отрезанные части, поскольку они наверняка понадобятся другим людям, избравшим опасную профессию.
Он должен выбирать между шансом жизни — но измененной жизни — или определенностью смерти. Это было решением человека, поставленного в безвыходное положение, с пропастью за спиной. Верил ли он Радульфусу? У него не было выбора.
— Исповедуйте меня, — сказал он, не отводя взгляд от стены, — и затем делайте что хотите.
СТАФФОРД, ЗИМА 1195 ГОДА