– И душевный покой, – подхватила Мирна. – Ясная и чистая совесть.
– Он окружил себя вещами, которые напоминали ему о жене и детях. Книги, скрипка. Он даже вырезал скульптурку, на которой изобразил Старика в образе юноши, прислушивающегося к чему-то. Это стало его сокровищем. Единственной вещью, с которой он не желал расставаться. Он вырезал ее, а снизу нацарапал «Воо». Так и коротал с этой деревяшкой дни – это облегчало совесть. Отчасти. Когда мы нашли эту скульптурку, то думали, что Отшельник изобразил Оливье. Но мы ошибались. Это был его сын.
– И как сейчас Старик? – спросила Клара.
– Неважно.
Бовуар вспомнил ту ярость, что отразилась на лице молодого человека, когда он узнал, что Отшельник был его отцом. Он убил того самого человека, за которого хотел отомстить. Он убил того единственного человека, который был так нужен ему.
После ярости наступило недоверие. А за ним пришел ужас.
Совесть. Жан Ги Бовуар знал, что она не одно десятилетие будет составлять компанию Старику Мюндену в тюрьме.
Габри обхватил голову руками, и в комнате раздались его приглушенные рыдания – но это были не театральные всхлипы печали, а слезы усталости. Бурные, неудержимые слезы счастья.
Но в первую очередь слезы облегчения.
Зачем Оливье понадобилось перемещать тело?
Зачем Оливье понадобилось перемещать тело?
Зачем Оливье понадобилось перемещать тело?
Теперь они знали. Он перетащил тело, потому что не убивал Отшельника, – он только нашел его мертвым. То, что он сделал, было отвратительно, постыдно, низко. Но это не было убийством.
– Как насчет обеда? После всего этого небось и ноги не держат, – донесся до Бовуара голос Клары.
Потом он почувствовал мягкое прикосновение к своей руке и поднял глаза. Это была Клара.
– Обед без всяких изысков – суп и сэндвич, а после этого мы сразу отведем вас домой.
Домой.
Может быть, дело было в усталости, может, в пережитом стрессе. Но когда он услышал это слово, у него защипало в глазах.
Ему хотелось домой.
Но не в Монреаль.
Его дом был здесь. Ему захотелось лежать под пуховым одеялом в гостиничке, слышать, как воет и беснуется метель за окном, и знать, что он в тепле и безопасности.
Вот где его дом, да поможет ему Господь.
Бовуар встал и улыбнулся Кларе, и эта движение было одновременно чужим и знакомым. Он не часто улыбался. Тем более подозреваемым. Им он никогда не улыбался.
Но теперь улыбнулся усталой благодарной улыбкой:
– С удовольствием. Только сначала мне нужно сделать кое-что.
Прежде чем уйти, он зашел в ванную и плеснул холодной водой в лицо. Посмотрел на свое отражение и увидел человека гораздо старше тридцати восьми лет. Изможденного, усталого. Человека, которому так не хочется делать то, что ему предстоит.
Он почувствовал боль в животе.
Вытащил пузырек с таблетками, поставил его на столик, впился в него взглядом. Налил воды в стакан, вытряхнул одну таблетку на ладонь. Осторожно разломил пополам и быстро проглотил.
Подобрал вторую половинку с белого фарфорового ребра раковины, помедлил немного, потом быстро, пока не передумал, закинул ее назад в пузырек.
Клара проводила его до двери.
– Я могу прийти через час? – спросил он.
– Конечно, – сказала она. И добавила: – Приходите вместе с Рут.
Откуда она узнала? Может быть, подумал он, выходя в метель, он вовсе не так умен, как считает. «А может быть, – подумал он, подгоняемый порывом ветра, – они здесь меня знают».
– Чего надо? – спросила Рут, открыв дверь еще до того, как он постучал.
Вместе с ним в дом ворвался порыв ветра, и Рут принялась обхлопывать его куртку, на которую налип снег. По крайней мере, ему казалось, что она именно поэтому молотит по нему, хотя он видел, что снега на нем уже нет, а она все молотит и молотит.
– Вы знаете, чего я хочу.
– Тебе повезло, тупица, что я такая щедрая.
– Мне повезло, что у вас бред, – пробормотал он, следуя за ней в знакомую теперь комнату.
Она приготовила попкорн, словно это само собой разумелось. Развлечение. Налила себе виски, не предлагая гостю. Ему и не нужно было. Он чувствовал, как начинает действовать таблетка.
Ее компьютер на садовом пластмассовом столике в кухне был уже включен, и они сели бок о бок на шаткие пластмассовые стулья.
Рут нажала клавишу, и на экране появился нужный сайт с роликом.
– Вы уже видели? – спросил Бовуар.
– Нет, – сказала она, уставясь в экран, а не на Бовуара. – Ждала тебя.
Бовуар глубоко, надрывно вздохнул и нажал на кнопку воспроизведения.
– Неважно получилось с Шамплейном, – сказал Эмиль, когда они подошли к перекрестку рю Сен-Станисла и рю Сен-Жан и остановились, чтобы пропустить гуляк, которые двигались толпой, словно машины в час пик.
Начинался снег. Громадные, мягкие снежинки падали на землю в свете уличных фонарей и автомобильных фар. Ожидалась метель. За ночь по прогнозу должно было выпасть около фута, а то и больше. А пока в город пришел только фронт того, что ожидалось.
Квебек-Сити во время и после снежной бури (когда выходило солнце и освещало это волшебное царство, смягченное и припорошенное густым покрывалом) был прекраснее, чем в любую другую погоду. Свежий и чистый, мир безукоризненной чистоты.
У старого каменного дома Эмиль вытащил ключ. За кружевной занавеской на двери они видели Анри – пес прятался за колонной, подсматривал оттуда.
Гамаш улыбнулся и снова вернулся мыслями к делу. Странно это – женщина в гробу Шамплейна.
Кто она такая и куда делся Шамплейн? Куда направил стопы? Похоже, его странствия не закончились со смертью.
Гамаш пошел погулять с Анри, а когда вернулся, в камине горел огонь и Эмиль ждал его, а на кофейном столике уже разместился ноутбук вместе с бутылкой виски.
Старик стоял в центре комнаты, опустив руки. Вид у него был официальный, чуть ли не напряженный.
– Что случилось, Эмиль?
– Я хочу посмотреть видео с тобой.
– Сейчас?
– Сейчас.
Выгуливая пса, Гамаш готовил себя к этому. Холодные снежинки освежали его лицо, и он остановился, задрал голову, закрыл глаза и открыл рот, ловя их.
– Мне нравится это делать, – сказал Морен. – Только нужно, чтобы снег был правильный.
– Ты был знатоком в таких делах? – спросил старший инспектор.
– И остаюсь им. Снежинки должны быть большие, пушистые. Те, что летят медленно. Не эти маленькие, жесткие во время снежной бури. С такими неинтересно. Они забиваются в нос и в уши. Всюду тебя достают. Нет, должны быть большие, хлопьями.