Клара наклонилась к Мирне и прошептала:

– Вот этого-то я и боялась с того момента, как узнала, что ее девичья фамилия – Волошина.

Брови Мирны взметнулись, и она, как и все остальные, повернулась к Кароль Жильбер.

Кароль не шелохнулась, но в движение пришел Винсент Жильбер. Он поднялся в полный рост, его высокая фигура словно заполнила собой зал.

– Прекратите эти инсинуации. Если вам есть что сказать – говорите.

– И вы, сэр, – обратился к нему Бовуар. – Великолепный доктор Жильбер. Великий человек, великий целитель. – Он говорил, отдавая себе отчет в том, что старший инспектор Гамаш вел бы этот разговор иначе, никогда не прибег бы к сарказму, вряд ли вышел бы из себя, а Бовуар чувствовал, что именно это с ним сейчас и происходит. Он сделал над собой усилие и отошел от края. – Одна из главных загадок этого дела всегда заключалась в вопросе: почему убийца не взял сокровища. Кто мог бы противиться этому? Даже если это не было мотивом убийства – вот они, перед тобой. Почему не взять какую-нибудь мелочь? Редкую книгу? Золотой подсвечник?

– И к какому же блестящему выводу вы пришли? – презрительно спросил доктор Жильбер.

– Вывод, похоже, напрашивается один. Убийце это было не нужно. Применимо ли это к Оливье? Нет. Он являл собой воплощение корысти. Ваш сын Марк? То же самое: корыстный, мелочный. Уж он бы весь домик унес с собой.

Он видел, как Марк Жильбер пыжится, хочет сказать что-нибудь в свою защиту, но внезапно понимает, что эти оскорбительные слова фактически снимают с него подозрения.

– Парра? Один лесничий, другой официант? Не очень-то купаются в деньгах. Любой предмет из коллекции Отшельника озолотил бы их. Нет, если бы кто-то из них убил Отшельника, то украл бы что-нибудь. То же можно сказать и про Старика Мюндена. Дохода столяра пока хватает, но что будет, когда Шарли вырастет? За ним потребуется уход. Мюндены взяли бы ценности если не для себя, то для сына.

Он повернулся к Винсенту Жильберу:

– Но одному человеку не нужны были сокровища, сэр. Вам. Вы и без того богаты. И потом, вы считаете, что деньги для вас не важны. У вас другая мотивация, другой бог. Деньги для вас всегда мало что значили. Нет, вы собираете комплименты. Уважение. Восхищение. Вы собираете уверенность в том, что лучше вас никого нет. Что вы святой. Ваше эго, ваша самооценка – их нужно подкармливать, они требуют восхищения, а не счета в банке. Как и остальные подозреваемые, вы не тронули бы ценности, потому что для вас они ничего не значат.

Если бы доктор Жильбер умел испепелять взглядом, то от Бовуара осталась бы лишь кучка пепла. Но инспектор Бовуар, улыбаясь, продолжил свой монолог, голос его внезапно стал спокойным, доходчивым.

– Однако тут была и еще одна тайна. Кто такой Отшельник? Оливье сказал, что он был чехом и его звали Якоб, но потом признал, что это выдумки. Он понятия не имел, кто этот человек, но был уверен, что никакой он не чех. Скорее уж француз или англичанин. Отшельник говорил на идеальном французском, но читать предпочитал на английском.

Бовуар отметил, что Рор и Ханна Парра облегченно переглянулись.

– Единственная улика, которая у нас имелась, снова возвращала следствие к сокровищам в лесном домике. Я плохо в этом разбираюсь, но специалисты говорят, что вещи там были поистине бесценные. Вероятно, он знал в них толк. Не покупал всякую дрянь на блошиных рынках и гаражных распродажах.

Бовуар помолчал. Он много раз видел, как это делает Гамаш: то отпускает подозреваемого, то снова берет на короткий поводок, а потом опять приотпускает. Но делает это тонко, продуманно, деликатно – подозреваемый даже не догадывается об этой игре. А Гамаш методически, без колебаний припирает его к стенке.

И убийца, поняв, что происходит, впадает в панику. Вот на эту-то панику и рассчитывал старший инспектор. Измотать преступника, выжать из него все соки. Но для этого требовались характер и терпение.

Бовуар даже не догадывался, насколько это трудно. Подать факты таким образом, чтобы убийца наконец понял, к чему все это ведет. Спешить тут было нельзя, оставляя себе возможность дать задний ход, но и опоздать было страшно, чтобы преступник не успел нанести ответный удар.

Нет, цель состояла в том, чтобы у преступника сдали нервы. Потом создать у него впечатление, будто он вне подозрений, а подозревается кто-то другой. Дать ему вздохнуть, а когда он расслабится, снова насесть.

И делать это снова и снова. Без устали.

Это выматывало. Это было все равно что вытянуть на берег громадную рыбину, но таких размеров, что может проглотить лодку.

И Бовуар снова бросился в атаку, на этот раз решительную. Последнюю.

– Истина, как мы ее теперь понимаем, состояла в том, что сокровища все же сыграли известную роль. Роль катализатора. Но последний удар был спровоцирован не жаждой наживы, а жаждой чего-то другого, утраченного. Чем-то более личным, более ценным, чем сокровище. Не утратой семейных драгоценностей, а потерей самой семьи. Я прав?

И Бовуар повернулся к убийце.

Тот встал, и все в замешательстве уставились на него.

– Он убил моего отца, – сказал Старик Мюнден.

Глава двадцать четвертая

Жена оттолкнулась от столика и ахнула.

– Старик? – прошептала она.

Словно ледяной ветер ворвался в бистро и заморозил всех на их местах. Обвини Бовуар в убийстве камин, они были бы меньше удивлены.

– Боже, нет, нет, – взмолилась Жена.

Но неверие в ее глазах медленно вытеснялось отчаянием. Жена пребывала в полуобморочном состоянии, как здоровая женщина, которой сообщили, что у нее неоперабельный рак. Она видела конец жизни, своей простой жизни со столяром, который изготавливал и реставрировал мебель, жил в сельской местности в скромном доме. Он воспитывал Шарли и был единственным человеком, с которым она хотела жить, которого она любила.

Все это кончилось.

Старик повернулся к ней и своему сыну. Он был невероятно красив, и даже жестокое обвинение не могло изменить этого.

– Он убил моего отца, – повторил Старик. – Я приехал в Три Сосны, чтобы его найти. Он, – Старик кивнул в сторону Бовуара, – сказал правильно. Я работал в «Ле тан пердю», реставрировал мебель, когда в магазине появилась трость на продажу. Старинная, ручной работы. Я сразу же ее узнал. Мне ее показывал отец, объяснял, как мастер вкраплял инкрустацию в структуру дерева. Внешне казалось, что это обычная прогулочная трость, но она была произведением искусства. Она принадлежала моему отцу и была похищена после его смерти. Похищена убийцей.

– И вы узнали из бухгалтерской книги магазина, кто продал эту трость в «Ле тан пердю», – сказал Бовуар.

Это было предположение, но он хотел, чтобы его слова прозвучали так, будто он не сомневается в их истинности.