– Впустите меня, – переводя дух, махнул он рукой часовым, что преградили ему дорогу.
– Одну минуту, господин префект.
– Времени нет… ни минуты.
Катон оттолкнул часового и ворвался внутрь. После темени снаружи трепетный свет ламп и жаровен казался нестерпимо ярким. Лихорадочно оглядевшись, префект увидел лишь слугу, который тревожно вскинулся, отвлекшись от чистки сапог своего хозяина.
– Командир здесь? – потребовал Катон.
В шатер спешно зашел один из часовых и, держа руку на рукояти меча, направился к нарушителю порядка.
– Господин префект, вам необходимо ждать снаружи!
– Где командир? – повторил Катон.
В глубине шатра раздвинулась занавесь, и показался Осторий – в одной тунике, босой.
– Именем Юпитера, что происходит? Префект Катон, что вы здесь делаете? – Сделав паузу, он дернул головой. – Кто приказал трубить к боевой готовности?
Катон, рванувшись мимо часового, вытянулся перед верховным.
– Господин, Каратак сбежал, – со стучащим как молот сердцем доложил он.
Осторий смотрел расширенными глазами.
– Как сбежал? – не сразу выговорил он. – Как такое возможно? Он же у вас был в цепях.
– Так точно, был.
– Тогда как это могло произойти?
Катон лихорадочно соображал.
– Видимо, ему помогли. Двое стороживших его караульных убиты, а зажимы из оков выбиты.
– Помогли? Кто?
– Не могу знать, господин военачальник. Но как только раскрылось, что он бежал, я сразу поднял тревогу. Мои люди его ищут, а я отдал приказ не выпускать из лагеря никого. Если вражеский вождь еще здесь, мы его найдем.
Эти слова Осторий выслушал молча, с каменно-суровым лицом.
– Лучше, если он найдется, префект Катон. Именем богов, лучше, если его найдут и вновь посадят на цепь. Если побег ему удастся, то клянусь, те, кто за это в ответе, жестоко поплатятся.
– Слушаю, господин, – беспомощно ответил Катон.
Верховный повернулся к часовому:
– Срочно сюда моих штабных офицеров!
Часовой поспешил из шатра. Помимо Катона с Осторием, здесь оставался только слуга, который по-прежнему сидел на стуле, растерянно держа в руках сапог. Гнев верховного обратился на него:
– Ну, а ты чего застыл? Продолжай занятие!
Слуга, боязливо съежившись, принялся скрести с удвоенной силой. В эту минуту Катон многое бы отдал, чтобы поменяться с ним местами. При этом он все так же стоял навытяжку, пока Осторий гневно не повернулся к нему:
– А вам лучше продолжить поиск Каратака, префект. Ступайте!
Катон, отсалютовав, поторопился наружу: все хорошо, лишь бы подальше от глаз верховного.
Сразу по получении указаний Остория в помощь обозному сопровождению было отряжено две когорты, для поимки сбежавшего узника. Остальным был дан отбой, и люди возвратились в свои пострадавшие убежища коротать остаток ночи. Катон возвратился к себе в палатку, чтобы дожидаться каких бы то ни было сообщений.
Буря наконец стала ослабевать, уйдя к востоку. Ветер, разметавший оставшиеся тучи, был уже не столь свирепым. Ослабел, а затем и вовсе прекратился дождь. Редкие звезды на бархате неба теплились бесстрастно и вместе с тем словно выжидающе. Само их спокойствие казалось насмешливым Катону, бессонно смотрящему на ночное небо при входе в палатку. Вот она, переменчивость судьбы… Триумф доблестного префекта продлился менее дня. Бегство вражьего вождя, несомненно, преобразит его из предмета восхваления в козла отпущения, допустившего столь губительный промах. Про то, что это он пленил Каратака, никто теперь и не вспомнит, а помнить будут исключительно то, что он дал ему сбежать. Хотя истинным преступником был несомненно тот, кто убил караульных и освободил неприятельского вождя… Эх, вот бы только установить, кто это был: с мерзавца спустят шкуру. Надежда сейчас только на то, что преступник, пособивший Каратаку, прячет его где-то в лагере. Мысль о том, что беглец все же смог уйти за пределы стоянки, была попросту несносной. По мере того как стали поступать известия от поисковых отрядов, сердце Катона вконец отяжелело: от Каратака не осталось и следа.
Когда на востоке еле видимой воспаленной жилкой затеплилась заря, Макрон принес еще одно неутешительное известие:
– Я тут допросил стражу на воротах. Действовала она четко по твоему указанию: наружу. А потом я подумал и спросил, кто проходил через ворота в те часы, когда тревога еще не прозвучала.
– И что?
– Порадовать тебя нечем. Ничего примечательного: лишь обычная смена караулов. За исключением повозки виноторговца.
– Повозки, говоришь? – Катон приложил ладонь ко лбу. – Стражники ее обыскали?
– Так, на скорую руку… Она была пуста. А лицо возницы скрывал капюшон. Шел дождь, так что дежурный опцион не нашел в этом ничего подозрительного. Торговец сказал, что возвращается в Вирокониум за новой партией товара: врага-то теперь опасаться незачем. Опцион его и пропустил.
– Который шел час?
– Как раз перед закрытием на ночь ворот. Мы тогда находились в офицерской палатке. Того опциона я привел с собой на случай, если ты захочешь с ним перемолвиться.
– Пусть идет сюда.
Макрон высунул голову наружу:
– Эй, заходи.
Он посторонился, пропуская опциона – закаленного вояку, но настолько скованного и, похоже, недотепистого, что сразу видно: из опциона в центурионы ему не вырасти. Выделка не та.
– Опцион Домат, господин префект, – встав навытяжку, представился он.
– Опцион. Центурион Макрон сообщает, что ты перед закрытием ворот выпустил ночью из лагеря повозку.
– Так точно, господин префект.
– Виноторговца, едущего в Вирокониум?
– Его са́мого, господин префект.
– А тебе не показалось странным, что виноторговец выезжает из лагеря в такой час?
Опцион тревожно переступил с ноги на ногу.
– Нет, господин префект. Объяснялся он вроде как внятно. К тому же по службе мы высматриваем угрозу извне, а этот, наоборот, выезжал изнутри наружу. Я его и пропустил: что ж тут такого?
– Опцион, задача караулов при исполнении – высматривать врага. И обязанностью твоей было внимательно присматриваться, кто к нам въезжает и выезжает.
– Как я сказал, господин префект, мне он подозрительным не показался. И врага я в нем не усмотрел. А уж тем более Каратака. Да и говорил он на латыни.
Катон вздохнул.
– А тебе не пришло в голову, что хотя бы один из врагов мог знать наш язык?
Опцион приоткрыл рот, собираясь что-то возразить, но благоразумно промолчал.