– Знала. Роман Владимирович сказал…
– Как он относился к этому?
– Философски, – она слабо улыбнулась. – Ему не было страшно, если вы это имеете в виду. Он не боялся… уйти. Он был очень сильным человеком.
– Вы давно в этой семье… Что вы можете сказать об их взаимоотношениях?
Она пожала плечами.
– Он великий человек, ему можно простить многое. Он – человек мира, его знают и любят, он избалован, но он всегда чувствовал ответственность… всегда. Дети часто не понимают родителей. Я помню, я не понимала маму…
Она замолчала. Она намеренно не говорила «был», не могла, и Монах чувствовал, что под внешней бесстрастностью прячется настоящее горе. Он не совсем понял, что она имеет в виду под ответственностью, но переспрашивать не стал. Люди нерациональны в своих чувствах, а сейчас его интересовали только факты.
– Вы знали Каролину?
– Нет, я пришла к ним, когда ее уже не было. Была Нора. Восемь лет назад.
– Каролина была незаурядной личностью, судя по тому, что я слышал. И трое детей при ее профессии…
– Да, незаурядная, – бесцветным голосом отозвалась Юлия. – Роман Владимирович ее очень любил.
– А что за человек была Нора?
Юлия пожала плечами.
– Человек в себе. Ее интересовал только театр, собственная внешность, поклонники.
– Вы кого-нибудь из них знаете?
– Я видела ее с мужчиной. Зачем вам? Ее уже нет. Весь гроб был завален цветами. Роман Владимирович тяжело пережил ее гибель. Вот сердце и не выдержало. Он очень нездоровый человек. А Нора… Она была молодая, с ней он чувствовал себя моложе.
– Его сестра тоже погибла, – заметил Монах.
– Они давно не общались. За все восемь лет я видела ее всего два или три раза. Она приезжала на его юбилей, подарила золотые часы. Роман Владимирович не любил ее, они были очень разные. Он удивительный человек… Из всех детей к нему ближе Лика, такой же характер. Лариса больше в его сестру, Леонид… не знаю. Слабый, безвольный, капризный. Я не должна, я понимаю, но вы сами все видели. Говорят, на детях гениев природа отдыхает. Ни у кого из них нет размаха отца, таланта, широты. Даже чувства справедливости, желания закрыть собой, подложить руки… Щедрости, наконец! Ни Лариса, ни Леонид его не понимали. Лариса слишком занята карьерой, Леонид чувствовал, что не выдерживает никакого сравнения с отцом, ревновал и завидовал. Возможно, Лика, но она еще маленькая… то, что случилось, для нее страшное потрясение…
Она не выдержала и заплакала. Монах выудил из кармана носовой платок, протянул ей. Она взглянула недоуменно, взяла. В комнате стояла вязкая тишина. Монах скользил взглядом по фотографиям на комоде. Старый Левицкий, Лика, Лариса…
– С кем будет Лика? Может, Лариса переедет сюда? – вдруг спросил он. – Восемнадцать лет – опасный возраст…
– Нет. – В голосе Юлии прозвучала неожиданная твердость. – Роман Владимирович говорил, что бы ни случилось, Лика останется здесь со мной. Лика никогда не согласится жить с Ларисой. Наш дом здесь.
Монах кивнул.
Из гостиной долетали голоса и рыдания Лики. Комната Юлии казалась островом в бушующем океане. Напротив Монаха сидела неяркая и неброской внешности женщина и оплакивала смерть хозяина…
– Олег, я тебя обыскался! – Добродеев вскочил из-за стола при виде Монаха. – Ты все время отключен! Что случилось? Говорят, Левицкий умер! Ты в курсе?
– В курсе, Леша, я там был. Мы все там были. В том же составе.
– Ты? Там? Был? – Потрясенный журналист рухнул назад в кресло. – Новое убийство?
– Нет, Леша. Он умер от сердечного приступа.
– Так это не убийство?
– Похоже, нет.
– Как ты туда попал?
– Меня пригласили на семейный ужин. Я допускаю, что Левицкий что-то чувствовал, поэтому спешил. Были все те же. И меня кольнуло предчувствие, понимаешь? Настроение было тяжелое, все помнили Алису и каждый мысленно вычислял убийцу. Их до сих пор тягают на допросы, но следствие, похоже, зависло. Каждый из них пытается самостоятельно вычислить убийцу, и я уверен: они не хотят видеть друг друга. Возникает вопрос – зачем он собрал их? Он говорил мне, что врачи твердо обещают два-три месяца, то есть, я хочу сказать, у него было время. Нужно было дать ситуации отстояться, что ли… как-то так, а он собирает всех в кучу под надуманным предлогом, и никто не посмел отказаться.
– О каком предлоге речь?
– Признать, что он был плохим отцом, и попросить прощения. Он был убедителен, повторял снова и снова, что виноват… и так далее. Как-то чересчур… Но это мое субъективное мнение. Люди театра – особенные, нам не понять. Возможно, он боялся умереть внезапно, не попрощавшись и не повинившись. Задумался о вечности и душе, так сказать, и устроил театр и слегка балаган в силу профессии и характера. То есть… – Монах запнулся и задумался ненадолго. – То есть я почти не сомневаюсь, что ему доставляло удовольствие давить на них, принуждать к любви и дружбе, это вписывается в его характер. Но сюда не вписывается его смерть. И еще странная деталь метафизического толка, я бы сказал – он умер во время рассказа о любви… как-то символично, правда? Он признается им в любви, старая актриса рассказывает о последней любви старика к молодой женщине – печальная история из их общего прошлого, и во время рассказа Левицкий умирает…
– О его любви?
– Нет, о любви другого старика, актера, к молодой актрисе. Очень трогательный рассказ. Он тоже умирал от рака…
– Может, он предчувствовал смерть? – спросил Добродеев. – Насчет символичности – ты серьезно, Христофорыч? Символы, предчувствия, мистика, любовь, театр… Ты это как ясновидящий? В чем дело?
Монах кивнул:
– Ты правильно передал атмосферу, Леша. Левицкий воссоздал сцену семейного праздника, он как будто ставил спектакль. Вернее, в первый раз, когда погибла Алиса, это была репетиция, прогон, а сейчас – премьера, которая превратилась в финал. Больше никто собирать их за одним столом не будет. Трагедия на репетиции была неожиданностью, а вот его собственная смерть… не знаю. Две смерти на глазах публики… черт его знает, что это было! Кто бы это ни задумал, он был сильным режиссером и не боялся повторений.
– Но он же не мог знать, что умрет, – заметил Добродеев.
– Трудно сказать, Леша. Но как бы там ни было, мне его искренне жаль, Левицкий был незаурядным человеком…
– Я собирался взять у него интервью, – заметил Добродеев.
Они помолчали. Монах сказал:
– Леша, позвони своему информатору и спроси, что у них нового.
– Можно позвонить Мельнику.
– Мельник отделается общими фразами. Я говорил с ним вчера, его интересовали подробности званого вечера. Он занудно выспрашивал о малейших деталях: кто что сказал, каким тоном, жесты… Уже одно это подозрительно. Я думаю, у него уже есть результаты вскрытия. Вот ты и спроси у своего «крота», до чего они докопались. Мучают меня смутные подозрения…