Встреча с водой – это встреча резинки с каракулями прошлогоднего карандаша. Ррраз – и нет каракулей грусти, тоски и депрессии, в гардеробе различных процессов внутреннего мира высокоорганизованной материи средней интенсивности, образующей эмоциональный фон для протекающих психических курьезов в настроении ребенка, попавшего (ценой невероятных усилий) сначала на этот свет, а потом (ценой билета в один рубль пятьдесят копеек) на балет.
«Вот билет на балет, на тот свет билета нет», – спел в песне Игорь Корнелюк, испытав похожие впечатления от обладания пропуском в «оперу для глухих» [282] , когда пришла пора доставать из кармана амбивалентный (по отношению к кондуктору) билет и обменивать его на кратковременную популярность.
Поэтому, немного поразмыслив над предложением мамы найти новое занятие, я смирился с ее настойчивостью, и на следующий день, после школы, меня отвели в балетную студию. Студия располагалась в здании Дома офицеров, находящегося на площади Ленина – вождя, изможденного величием (до неприличия) порабощенного им народа.
Торец здания выходил на улицу героической Тринадцатой гвардейской дивизии, и в нем располагался кинотеатр «Салют». Балетом мы занимались в холле. Два или три месяца преподавательница морочила мне голову растяжками и прыжками. Я освоил обе детали. На этом все и закончилось, потому что учить меня (как всегда) стало просто нечему. Хотя я-то как раз мог проинструктировать учителя, как правильно заряжать бутылки карбидом, чтобы не порезать во время выстрела рук и не лишиться зрения.
Мульт: А зачем учительнице балета стрелять из бутылок с карбидом?
Я: А зачем мальчику, стреляющему из бутылок с карбидом, изучать балет, если у него уже есть самострел и он готов защищать родину индейцев и идти в наступление?..
К большому разочарованию мамы, балет не сделал ее Дэйва серьезнее и не привил тяги к учебе. Я по-прежнему рисовал, рисовал, рисовал и разрисовывал рубашки товарищей, превращая их в пиратские полотна Пикассо, когда мне хотелось поиграть в футбол или подышать свежим воздухом. И классный руководитель уже не экспериментировала с показательными постановками лицедея в угол. Она выгоняла меня сразу за дверь, и я отправлялся в свободный полет, потому что знал уже тогда, что жизнь – это чудо. Чудо – это когда ты свободен. Свобода – это жизнь!
Вскоре за мной стали посылать ребят из третьего класса. Попытка привлечения к этой операции двух второклашек закончилась для них плачевными соплями, после того как полный, розовощекий, с оттопыренными ушами здоровячок решил напасть на меня сзади в тот самый момент, когда я отрабатывал балетную позу арабеска penchée [283] . Второклассник получил пяткой в нос и, видимо, первый серьезный опыт стратегической ошибки в тылу противника. Потеря лидера лишила уверенности его товарища, и они отступили на прежние позиции – в помещение школы.
Я не переносил попыток посторонних лиц (независимо от их возраста и пола) вступать в контакт с частями моего тела (взять за руку или погладить по голове и уж тем более ударить) без личного на то согласия. Это было похоже на вторжение чьих-то кирзовых сапог в нейтральную pH моего эмоционального процесса (с илистым дном и родниковой поверхностью), состоящего из чувств, переживаний и ощущений маленького ребенка. Ил тут же взбутитенивался, превращая прозрачность моей души в муть отрицательно окрашенного аффекта, и направлялся в сторону испытываемой мною несправедливости, сопровождаемый желанием устранить ее любыми доступными способами еще до того, как перцепция [284] происходящего со мной действия перерастет в апперцепцию [285] трансцендентальной [286] теории Канта, чем, несомненно, вызовет замыкание в недоразвитых извилинах семилетнего мальчика, лишив его тем самым идеации [287] случившегося происшествия в данном отрезке времени за мгновение до того, как голубой Будда Акшобхья [288] преобразует детский гнев в чистейшую мудрость и отразит картину этого инцидента в зеркале собственного сознания, открыв мне сущность свершившегося ноэзиса [289] .
Мульт: Однако, автор шутник…
Автор: Весла отдай!
Поэтому я всячески старался не подпускать кирзуху чужих сердец в озеро своей ауры, ради их же безопасности. И третьеклассникам приходилось применять силу, возвращая меня в автозак класса с оторванными пуговицами и осколочными отпечатками чьих-то ботинок на груди героического пиджака, так и не дожившего до почетной возможности продырявить себя орденами и медалями за мужество и стойкость бескомпромиссного хозяина в борьбе с оккупантами его свободы.
Наверняка позже третьеклассники стали омоновцами. Уже тогда было заметно, что их способности исчерпываются задолго до значения этого слова.
Мама нашла беспроигрышный выход из сложившейся ситуации. Она обязала меня стирать школьную форму собственноручно. И я надраивал замоченные в тазике шмотки вместе со стружкой хозяйственного мыла, копя ненависть на мальчишек, заваливших меня на пол при попытке оказать сопротивление власти, данной им учителем.
Да-да-да! – все это овтсдялб, с «данной им властью» – на оказание сопротивления «беспрекословному подчинению» и верой в «святость учителя» закладывалось в этих олухов уже тогда, лишая их способности самовыражаться в созидательную половину человечества и приучая к насилию над ним.
После нескольких стирок я превратился в чистюлю. Техника моего сопротивления претерпела изменения, став более изысканной и мудрой. Проще говоря, я старался не доводить дело до свалки на полу, а спешил перейти к альтернативному урегулированию конфликта до появления первых признаков агрессии у одной из договаривающихся сторон. Но если кто-то все же пинал меня подошвой грязного сандалика исподтишка, я совершал трехкратное алаверды, стремясь превзойти тостуемого пацана во всем. Обидчики, в свою очередь, начинали копить ненависть на неподчинение слабого меньшинства (в моем лице) сильному большинству (в своем), закладывая основы «большинства» в будущую мораль – не гражданина, а исполнителя.