Все что угодно, но резать лягушек? И не просто резать, а сначала прибивать их лапки к доске, как бы распиная, и потом уже… Б-рр-р… Он бы не смог, а вот Роберт с Васильевым запросто. Совершенно спокойно, нисколько не таясь, как будто в порядке вещей. У них даже инструмент для этой цели – скальпель и пинцет. Анатомы!
Он их спросил, для чего это, а Ляхов ответил, ничуть не смутившись: как для чего, анатомию они изучают, опыты проводят. О чем говорить, парни за словом в карман не полезут, что-что, а это они умеют. А вообще – что удивляться? Ведь до лягушек были котята. Какие котята? Глаза Софьи испуганно расширяются. Нет, не резали. Берут за шею и сжимают, пока котенок в агонии не начинает мочиться. Потом отпускают, давая отдышаться, и снова… Экспериментаторы!
– Выгоню, – твердо произносит Софья.
Артем пожимает плечами. Ну выгонит, и что? Что от этого изменится? Лучше они не станут. И лягушек резать не перестанут, а будут это делать в другом месте. На даче или в спортивном лагере. В парке. В саду. В поле. В лесу. В квартире. Где будет возможность, там и будут резать. Сначала лягушек, потом еще кого-нибудь.
Впрочем, у него самого с лягушками тоже было. Резать он их, правда, не резал, но поохотился, было дело. Из большого черного духового пистолета (почти как настоящий), что привез приехавший к сыну в пионерский лагерь отец Витьки Смолова. Они корешились тогда с Витькой, потому Вадим Николаевич взял в лес вместе с сыном и Артема, покормил привезенными фруктами, а затем уже и пистолет достал – к их общему восторгу, да еще в придачу коробочку пулек.
Стреляли сначала по установленной на пеньке пустой консервной банке, которая при точном попадании слетала с жестяным бряком на землю или отзывалась легким звоном. Потом наскучило, и они пошли к расположенному неподалеку маленькому заболоченному озерцу, где среди плавающих листьев и бурых островков тины беспечно квакали изумрудно-зеленые ляги с глазастыми хтоническими головами.
Артем не помнил, чья это была идея, не исключено, что именно Вадима Николаевича. Тот был военным – то ли капитан, то ли майор. Он учил их, как правильно держать пистолет, как целиться, как нажимать на спуск, чтобы пистолет не дергался. При точном выстреле ляга на секунду скрывалась под водой, а потом медленно всплывала белесым гладким брюшком кверху. Они вели счет, и не– мудрено, что отец Витьки их всех обставил. У Артема получалось похуже, но он не очень тужил – рад был, что его вообще взяли. Но азарт был и в нем, они все были им охвачены, обходя вокруг озерцо и изрешетив пульками всю прибрежную, самую заболоченную часть. Не могли остановиться. «Скорей сюда, здесь больше», – кричал кто-нибудь, и они неслись, чтобы успеть, пока растревоженные земноводные не успели попрятаться.
Но ведь не резали. Не было такого явного, циничного садизма.
Все-таки другие.
Артем Балицкий не понимал их. Шут его знает какие, но – другие. И смотрели нагло, как бы не принимая его, Артема, всерьез. Откуда только самомнение? Особенно этот, Роберт, почитывавший на досуге книжонку по истории инквизиции. Вот куда их клонило.
До аутодафе они, правда, пока еще не дошли, но какие гарантии?
Не дойдет, мрачно говорила Софья, все имеет свои пределы. И ее терпение тоже не безгранично. Держать в отряде нравственных уродов она не намерена. Пусть удовлетворяют свои естествоиспытательские интересы где-нибудь в другом месте.
Артему нравилось, когда Софья распалялась. Глаза ее темнели, как от страсти. Грудь волновалась. Он не мешал изливаться ее ярости, которая только возрастала, если он пытался сказать что-нибудь в защиту. Судя по всему, она была темпераментной женщиной. Артем ценил в женщинах темперамент.
Так они беседовали, когда к ним подошел Модест Ильич. Появлялся он не часто, да и работа у него была не пыльная – сфотографировать раскоп и трофеи, проявить пленку да напечатать снимки. Палатку свою он разбил на отшибе, в довольно живописном месте, где Артем так ни разу еще и не побывал. Модест Ильич казался вполне доброжелательным, однако держал дистанцию.
С Софьей они, похоже, были давними знакомыми, Артем присматривался, пытаясь понять, не стоит ли что-нибудь еще за их вроде бы вполне приятельскими, хотя и на «вы», отношениями. Иногда он вдруг ощущал укол ревности, когда заставал Соню с Модестом Ильичом. Понять что-либо, впрочем, было трудно: Модест был сдержан, иногда проскальзывала еле заметная, незлая ирония. Весь из себя утонченный, в очках в тонкой проволочной оправе, седоватая бородка в придачу – словно из прошлого века. Вечерами ходил в наброшенном на плечи пиджаке, в светлой рубашке. Даже выговор у него был специфический – вкрадчивый, с мягкой картавостью.
А все-таки этот Модест Ильич, что ни говори, соперник. Темны его отношения с Софьей, да и биография темновата: он ведь не был, насколько известно Артему, профессиональным фотографом. То ли инженер, то ли физик, хотя на технаря мало похож. Скорей на гуманитария. Занимал он Артема. Даже по-своему нравился. Хотя и раздражение вызывал.
– Можно с вами немножко посидеть? – ласково так спросил, словно извиняясь за нарушенный интим.
– Разумеется, – на лице Софьи изобразилась приветливость, чуть ли не радость, а Балицкий, вскинув голову, быстро проговорил:
– Конечно, конечно, о чем речь?
И тут же ввели Модеста Ильича в курс дела.
– М-да… – тот озадаченно потрепал серебристую густую бородку, но возмущения не выказал. И еще раз так же глубокомысленно: – М-да…
– Ужасно! – с чувством произнесла Софья, теперь уже явно для Модеста Ильича.
Он поднял на нее прикрытые дымчатыми стеклами глаза и переспросил:
– Ужасно? Да, пожалуй. Ну, а если они действительно собираются в медицину? Им тогда без этого никуда. Если они не смогут спокойно распотрошить лягушку (так и сказал: распотрошить), им там делать нечего. Сами посудите, тогда им ведь не лягушек вскрывать придется. Когда же им себя проверить, как не сейчас?
– Да какая, к черту, медицина! – запротестовал, словно обидевшись на новоявленного защитника Артем. – Обыкновенный садизм.
– Артем прав, – к удовольствию Балицкого взяла его сторону Софья. – Вы их идеализируете, как и я, когда нанимала на работу. Теперь мы могли познакомиться с ними поближе. Это не значит, что все они такие, но в отношении кое-кого иллюзии рассеялись.
Говорила она раздраженно, чувствовалось, что накипело.
– Ну, Со-о-ня-а, – с улыбкой протянул Модест Ильич, – по-моему, вы проявляете чрезмерную нетерпимость.
– Я? Нетерпимость? – возмутилась Софья Игнатьевна, но Модест Ильич приподнял руку, как бы останавливая ее.
– А разве нет? Я не утверждаю, что у этих ребят нет каких-то дурных черт или наклонностей. У кого их нет? Но вспомните: Базаров тоже резал лягушек, а он – положительный герой русской литературы, между прочим. Его в школе проходят. Он деятель. Серьезный человек. Так ведь, кажется, в школе учат.
– При чем тут Базаров? – махнул рукой Артем. – Неужели вы всерьез полагаете, что для них это имеет какое-то значение. Да вы лучше спросили бы, читали ли они Тургенева. Может, они и знать не знают, кто такой Базаров.