Солнце стояло в зените, и, казалось, ничто не способно было омрачить этот чудесный летний день. Забравшись на уцелевшую часть стены, Осен спокойно изучал окрестности. Внезапно воздух над его головой наполнился стаями птиц, которые с громкими криками куда-то летели, а из леса донесся рев оленей, похожий на зов в период спаривания. Он посмотрел на запад и увидел, что небо почернело, а легкий ветерок превратился в ураган, с огромной скоростью увлекающий эту тьму к Хентилхару. Из темных туч и теней, взмахивая крыльями и изрыгая огонь, наконец появился его враг. Своим ревом он заглушал все остальные звуки, и Осен не мог не признать, что это и в самом деле необычайный зверь. Дракон сделал несколько кругов над Горой Ветров, как хищная птица в поисках добычи, а великан сошел с возвышенности и остановился посреди двора, поджидая незваного гостя. Небо окончательно почернело, день превратился в ночь, и как только Инко сел на вершину Северной Башни, все окутала небывалая тишина.
– Объятие дочерей Амари! – воскликнул Осен, позабыв о чудовище и разглядывая звездное небо в разгар дня.
В очередной раз повторилось это чудо, которое никогда не оставляло его равнодушным. Он знал, что людей оно пугает, потому что они считают его предвестником ужасных несчастий. Но речь шла всего лишь о встрече двух сестер, вынужденных существовать в разлуке, чтобы освещать Землю и днем, и ночью. Время от времени Богиня позволяла им краткое свидание, и Осен наслаждался этими свиданиями, как будто и сам был членом их семьи. Это был сигнал, и он должен был воспользоваться представившейся возможностью.
– Эй! Я здесь! – закричал он.
Услышав голос великана, дракон начал высматривать его в темноте, а затем ринулся вниз, оглушая противника ревом и извергая из пасти огонь. Осен тут же сорвался с места, демонстрируя проворство, всегда изумлявшее Ихабара. Когда дракон сел во дворе, заняв почти все его пространство взмахами мощных крыльев, великан уже скрылся из виду. Спрятавшись в заранее заготовленном укрытии, он обрушил на чудовище сначала одну скалу, а затем еще с дюжину таких же огромных валунов, каменным дождем посыпавшихся на Инко. В цель попал лишь один снаряд, поцарапав левое крыло дракона, а великан остался без защиты и без оружия. Ответом ему была вспышка пламени, способная сжечь целый лес, но великану хватило и доли секунды, на которую замешкался дракон, чтобы спрятаться за щитом. Щит засверкал всей своей поверхностью, включая и добавленные Осеном пластины, и, удерживаемый мощной рукой, остановил стену огня. Великан воспользовался передышкой и бросился вправо, чтобы скрыться из поля зрения дракона, ослепшего на левый глаз, из которого все еще торчало копье. Какое-то время они играли в кошки-мышки, пока Инко не изловчился и не преградил противнику путь. Тогда Осен бросился на него, размахивая молотом и крича во всю глотку, как, он видел, делают племена из окрестностей Скалы. Ему удалось нанести дракону удар по одной из лап. Раздался хруст сломанных костей, но Инко в ярости отшвырнул его с такой силой, что Осен отлетел на пятьдесят шагов и врезался в дверь Северной Башни. Удар на несколько мгновений оглушил его, а дракон уже медленно шел к своей жертве, словно заранее предвкушая, как он прикончит наглеца, посмевшего вторгнуться в его логово и унести яйцо, не говоря уже о том, что он в результате этой выходки потерял глаз. Впрочем, возможно, подобная неторопливость объяснялась болью в раненной молотом великана лапе.
– Покончив с тобой, я отправлюсь туда, где прячется весь твой клан, и великаны навсегда исчезнут с лица Энды.
– Тебе недостаточно того, что ты убил моих родителей, приютивших тебя, когда ты был одиноким сиротой? – ответил великан, с трудом поднимаясь с земли и удивляясь тому, что говорит с чудовищем, о способности к речи которого и не догадывался.
– Ты отнял моего детеныша.
– Ты убил его мать.
– Ты настроил ее против меня.
– Я забрал яйцо из гнезда, чтобы не погиб еще и детеныш. Я его спас, а тебе – при всей твоей мощи – это было бы не под силу. Ты всего лишь жалкое огородное пугало, и Богиня восстановит справедливость.
– Богиня? Где она сейчас? – заревел Инко. – Спряталась в своей каменной горе! Я служу Господину Глубин, Ингуме Мрачному, повелителю тьмы, который обратил день в ночь, чтобы я смог разыскать сына и оборвать твое несчастное существование!
– В таком случае, поторопись, потому что твое время истекает.
Дочери Амари уже начали прощаться друг с другом, и великан наблюдал за ними в ожидании фонтана пламени, зная, что оно испепелит его, как пучок сухой соломы. Услышав сопение дракона, он попрощался со своими, с Ихабаром, с землей, которую так любил… Но в этот момент луч солнца пронзил тьму, приведя дракона в замешательство. Позже Осен задавался вопросом, откуда у него взялись силы, чтобы прыгнуть на морду чудовища, вонзить ему между глаз серебряную иглу и снова спрыгнуть на землю. Раздавшийся рев был таким ужасающим и таким оглушительным, что древние стены Хентилхара задрожали, а укрывшиеся в Священном Зале бигорра позже рассказывали ему, что твердо решили: настал их смертный час! Великан опрометью кинулся в башню и захлопнул за собой дверь. Схватив испуганно кричащего детеныша, он бросился к дальней стене зала. Зарево от колоссального костра породило удушающую жару, докрасна раскалив камни, расплавив все железные детали, включая дверные петли, и воспламенив все, что было сделано из дерева, в том числе двери Северной и Южной Башен. Когда Осен, держа на руках онемевшего от ужаса детеныша, наконец смог выйти наружу, то убедился, что враг навсегда исчез из его жизни. От того, кто некогда являл собой непобедимую силу Природы, не осталось почти ничего. Но радости не было. Скорее, всеобъемлющая грусть от того, что бóльшую часть своего существования он потратил на навязчивую идею мести, обрекшую его на одиночество и не позволившую вести полнокровную, полноценную жизнь. Осен сообщил бигорра, что они могут вернуться в Хентилхар, поднялся в Пуп Энды, сел в центре круглого зала, держа на коленях уснувшего дракончика, и сосредоточился на Ихабаре и его товарищах.
Воины Энды обмывали раны в холодной воде ручья в Ущелье и собирались с силами для следующей битвы. Разведчики сообщили, что войско фрей отошло от Скалы, но что еще столько же вражеских воинов скрывается в ближайшем лесу. Это предупреждение поступило как нельзя более своевременно. Небо потемнело, и средь бела дня солнце исчезло с неба. Настороженные зловещим предзнаменованием, воины Энды укрылись в пещерах в ожидании катастрофы. Помимо тягостного предчувствия, на всех навалилось осознание понесенных в битве потерь, сменившее эйфорию первых минут, когда все были счастливы тем, что врагу не удалось их разбить. Конечно, они убили много солдат противника, но все же их потери были больше, и почти все были убеждены, что в следующий раз будет еще хуже. Их скорбь была тем глубже, что убитые товарищи лежали в поле вперемешку с трупами врагов, и неизвестно было, удастся ли их надлежащим образом проводить и похоронить. По-прежнему не было новостей от остальных племен, и это наводило на мысль, что подкрепления ожидать не приходится. Снова начали раздаваться голоса, призывающие разойтись по домам и склониться перед поработителями, называющие ярмо рабства наименьшим злом из всех возможных. Тем, кто пал духом, напомнили, что впервые за много поколений племена – во всяком случае, многие из них – объединились для совместной борьбы с агрессором и выстояли в тяжелой битве. Вернувшись в свои селения, они лишь укрепили бы мощь дожа Баладасте.