Доев свой обед, Устюгов стряхнул крошки, сложил тряпочку и сунул в карман, пустую бутылку – в другой. И с наслаждением закурил папиросу “Прибой”.
– И их не поймали?
– Да тама степь, пустыня, речки сухие, воды хрен найдешь. У казахов не спрячешься, им за беглых премию давали – чаю, селедок… Троих застрелили, этих пиздили по-страшному, привезут и возле вахты бросют в кровищи, штоб мы, значит, любовалися… А двое ушли с концами – татарин Тургай и Граф. Не достали… Он тебе кто?
– Брат мамы.
– Дядька, выходит… Он с Тамбова?
– Семья из Твери.
– Должно, не тот. Тот вроде тамбовский…
Успенский с усмешкой спрашивает:
– Почему же “гад”?
– Я ж к ему подкатился, как к человеку, так, мол, и так, хочу с вами. За проволоку. Возьмите, пригожуся… Слушок-то был, что копают. А он меня послал. “Брехня энто все, ты больше стукачей слушай…” Гад и есть…
– Выходит, он вам жизнь спас… – задумчиво говорит Пьер.
Устюгов смерил его взглядом, встал и пошел к двери. На пороге обернулся:
– Сопляк! Пошел ты, знаешь куда…
В темноте “москвич” с зажженными фарами сигналит перед воротами дачи. Жора, крепкий угрюмый парень, открывает створки. Машина въезжает на участок. Из “москвича” вылезает доктор Додик и с ним двое французов – Пьер и Луи.
– Где спирт? – интересуется Жора. – Срываешь мероприятие, одиннадцатый час уже…
– Во-первых, без паники, все учтено могучим ураганом. И кроме того, с наступающим… – Додик достает из багажника объемистую медицинскую бутыль.
Горит костер, светятся окна веранды обшарпанной деревянной дачи. У крыльца к наряженной елке приставлена стремянка, на верхушке кто-то возится с проводами. Додик оглядывает торчащие в снегу бутылки шампанского:
– Витька, ты когда-нибудь пробовал “Вдову Клико”?
Стоящий на стремянке Витя в телогрейке мычит в ответ, потом вытаскивает изо рта провод.
– Здорово… А чего это?
– Классическая марка французского шампанского…
– Тройной одеколон на картошке пробовал, а “Вдову” не случалось…
– Это наш хозяин Виктор, в будущем – всемирно знаменитый кинорежиссер, в настоящее время безработный… Валерка просил, чтоб я привез французов, вот они, невредимые, – Пьер, Луи и бутылка “Клико”.
Луи достает из пакета бутылку шампанского и сует в снег.
– Шикарно… А Валерку где носит?
– Он балетных забирает, Кирку со Светкой. А у них “Щелкунчик”, опоздают, как всегда…
Французы и Додик скидывают пальто в передней, топают ногами, стряхивая снег. На просторной веранде раздвинут стол, почти накрытый.
– Как я понимаю, торжество будет происходить именно здесь…
Впархивает блондинка с распущенными волосами, с блюдом селедки в руках.
– Здрасте, мальчики… – Поставив блюдо, она спешит на кухню.
У Луи загораются глаза.
– Хорошенькая!
– Это Козлик, известная московская красавица, жена композитора Самошкина, вот не скажу точно – четвертая или пятая… Он знаменит не только музыкой к кинофильмам, но и тем, что в среднем раз в три года женится на хорошеньких блондинках, похожих одна на другую, как однояйцевые близнецы…
На кухне кипит работа. Композитор Самошкин, в рубахе с засученными рукавами, весь в поту, режет баранину и насаживает куски на шампур. Жора, отмерив мензуркой стакан спирта, наливает его в графин с водой. Маруся заправляет салат “оливье”, Жанна раскладывает семгу на блюде. Из огромной кастрюли с картошкой валит пар. Алина высыпает в нее мелко нарубленный укроп с чесноком и, накрыв крышкой, крутит в руках:
– Картошка практически готова…
На пороге появляется Додик с французами.
– С наступающим, любезные барышни! А вот я вам привел двух французов на растерзание… Прошу любить и жаловать – это Луи, а это Пьер.
Французы здороваются.
– Живые французы? – оживляется Козлик.
– Натуральные. “В своих штанах и башмаках”…
– Заболоцкий! – Самошкин смеется. – До чего же ты, Дод, культурный…
– Этот человек, плотоядно терзающий мясо и пытающийся меня унизить, и есть пресловутый композитор. Вообще здесь преобладает консерватория – Жанна у нас играет на альте, а Жорж, работающий со спиртом, на самом деле не химик и не самогонщик, а скрипач. А вот зачем лимон, я не понимаю…
Жора выжимает сок лимона в графин со смесью.
– Два лимона на литр смеси практически убирают сивушные масла…
Додик целуется с Алиной.
– И только Алинка у нас человек нешуточный, государственный, она экономист, из тех, на ком стоит держава…
– Будет трепаться…
– Я понесла “оливье”, – объявляет Маруся.
– А этого кадра я вижу впервые. Давид, в просторечии Додик…
Он протягивает руку Марусе, у нее руки заняты миской с салатом. Она стеснительно улыбается.
– Меня зовут Маруся… – И выходит.
– Откуда человек? Почему не знаю?
– Ты отстал от жизни. Это новая Витькина пассия, артистка из Щуки…
На кухню влетает взмыленный Витя в костюме и криво повязанном галстуке.
– Вы хоть иногда на часы смотрите, пидарасы? Без двадцати! Все на двор! Надо же старый год проводить!..
У крыльца гомон и суета вокруг елки, девушки в шубках, парни в пальто. Хлопают пробки, разливают шампанское. Алина ставит на стул поднос с солеными огурцами, хлебом и салом. Из открытого окна веранды орет приемник, около которого хлопочет Витя. Пьер протягивает бокал к бутылке шампанского, его останавливает Жора с графином в руках:
– Шампанское – исключительно дамам. Мужики пьют спирт… – и наливает ему мутной смеси.
– Витька, сделай тише! – кричит Жанна. – Невозможно разговаривать!
Витя приглушает приемник и слетает с крыльца. Он в костюме.
– Накинь что-нибудь, простудишься!
– Спокойно! В огне не тонем, в воде не горим… Наливай!
Он протягивает стакан Жоре.
– А почему не горит елочка? – спрашивает Козлик.
– Елочку надо попросить. Ну-ка, хором – “Елочка, зажгись!”. Три-четыре!
Девушки кричат хором:
– Е-лоч-ка, за-жгись!
Витя втыкает вилку в удлинитель, и елка вспыхивает разноцветными огоньками. Девушки разражаются радостным воплем.
– Все, тихо! Доктор, тост!
Голоса стихают, Додик поднимает стакан со спиртом.
– Ну, что, друзья мои… Год был как год, не хуже других, а может, и получше. Провели прекрасный фестиваль молодежи, запустили первый в мире спутник. В Африке вновь открылся Суэцкий канал, а британский Золотой Берег стал независимой республикой Гана… Между прочим, по поводу открытия Суэцкого канала мой сосед дядь Миша, сантехник мирового класса, так напился, что мы его с трудом вернули с того света. Казалось бы, что ему Гекуба? Вот она, всемирная отзывчивость русского человека, о которой говорил Достоевский в пушкинской речи! Так выпьем за минувший год, за то, что мы все живы, за то, что Пизанская падающая башня в этом году так и не упала! Ура!