Еще недавно искрящаяся первородной покраской и химически благоухающая дерматиновыми сиденьями, Окушка очаровала тебя и повысила твой статус. Бабушка, вкусившая в свое время околономенклатурной жизни в невысоких местных верхах, болезненно хотела, чтобы ты была «в обществе».
— Нателла, внучка, вот тебе машина. Ты должна «въехать» в политбюро, — наставляла отставная активистка.
Политбюро, по-бабушкиному, — высший свет. Ты с пробуксовкой «въезжала» пока в райком. Именно Окушка давала право быть Регинкиной подружкой с соответствующим вашей городской окраине статусом. А сейчас эта Ока несуразно взгромоздилась на торчащий «постамент». Ты налетела на глыбу бетона, будто сама пропустила удар в промежность. Так подло бьют тупорылые бритоголовые гопы коваными ботинками. Тебе однажды около «Интуриста» от этой гопоты досталось. Что обидно — тебя попутали с тамошними «ночными бабочками». А вообще-то удар все-таки больше похож на Регинкин — остроносым сапогом. Регинка, косящая под пацанку, изредка злоупотребляла этим антимужским приемом и по отношению к тебе. Твоей подружке такое умение помогало выживать в мужских, откровенно настроенных компаниях. Регинка большей частью обитала в среде держателей окрестных рынков. И лишь изредка выходила на проспект имени вождя пролетариата. Недвусмысленно дефилировала по печатным пряникам тротуара — по маршруту коммерческой любви. В том числе и днем, как, например, сегодня.
И надо же было тебе проезжать нынче мимо! Надо ж было встретиться с Регинкой, особо вредоносной в дни ежемесячных недомоганий. Она нервно взмахнула рукой, ты тормознула Окушку.
— Под друга дней моих критических не хочешь? — мягко спросила тебя прокуренным голосом Регинка. — Вон под того друга. Видишь джип?
— Уж так и поверила, что это твой критический друг, — усомнилась ты для порядка.
— Я отвечаю, без базара!.. — непонятно было, понтуется Регинка или нет.
Она подошла к джипу, поцарапалась траурно-фиолетовым маникюром в затонированное окно. Стекло опустилось, оттуда всплыл поплавком мраморный затылок. Регинка манерно откинула легкоатлетическую ножку, окунулась по грудь в прорубь окна. Вынырнула довольная, бросила тебе:
— Поедешь за нами… — и исчезла в утробе джипа.
У тебя на сегодня особых планов не было, но общаться с Регинкой и ее черножесткими дружбанами не хотелось. Регинка, сучка гладкошерстная, видимо, решила подставить тебя. Сама с ее физиологическими сбоями должна обходить за версту мужиков, ан нет! И вот теперь, судя по всему, ты за нее должна расхлебываться и расплескиваться нектаром любви. Ты, конечно, не чистоплюйка из кружка кисейных барышень, но тебе всегда претили репейные ближнезарубежные усы и специфический духман, забрызганный дорогим одеколоном. Однако ты уже следовала в «фарватере» джипа, даже когда он, разметая дорожную шелуху жигулей и москвичей, несся под красный свет.
Странно, но джип с Регинкой повернул в ваш микрорайон. На Ху-образном перекрестке, недалеко от твоего дома, машина почти уперлась скуластым бампером в другой джип. Черные тромбы заткнули местную транспортную артерию напрочь. Седоки джипов экзотично общались друг с другом. Мужички-с-ноготки за рулями запорожцев и москвичей осторожно матюгались, цыкали на кудахтавших на задних сиденьях своих жен. Но сигналить не решались и объехать хозяев жизни и дороги тоже не могли.
Сейчас ты окончательно решила «дернуть» от Регинки, как раз момент. «Пошла она козе в трещину!» — послала ты ее. Окушка, натужившись, перевалила через бордюр. Отряхнувшись от грязи на тротуаре, поехала через мелкотравчатый, подсохший на ветру пустырь. И тут — на тебе — напоролась! Нет чтоб этот сучий репейник объехать, ты, пижама штопаная, поперлась напрямую…
По-мышиному запищал телефон — пришла эсэмэска: «Нателка, ты куда пропала? Приезжай срочно. Регина».
— Козлы пахучие, небось видели, как въежачилась, — помятая, тупо болящая грудь позволила ругнуться только вполоборота. — Не могли помочь…
Добрела до своего дома. В нос прицельно ударил кошачий запах подъезда. На первом этаже ты сразу нажала на звонки трех квартир.
Вынырнул, вероятно, только из постели, Ромик, сомкнув на сквозняке прозрачные коленки. Объяснил: машина папанькина стоит без аккумулятора, так что помочь они не могут.
Ты пробежалась еще по этажам, усмиряя тупую боль плотной ладошкой. Кислоглазая пьянь по имени Коляныч, коптящая небо вместе с задрипанным москвичом, с третьей попытки уяснил, чего надо.
— А магарыч будет?
— Будет, будет…
— А давай сейчас? — еле ворочал языком Коляныч.
— Ты дело сделай сначала!
— Потом сделаю…
— А не пошел бы ты на фунт в глубину!
— К-кошелка тебе… — завершил Коляныч диалог и хрястнул дверью перед твоим носом.
Ты заскочила к себе в квартиру. На книжной полке, в стойбище «классиков и современников», истлевали несколько сотенных купюр неприкосновенного финансового запаса, оставшегося от бабушки. Ты судорожно шелестела жухлой листвой классиков, пока в Козьме Пруткове не нашла НЗ.
— Придется раскошелиться, — рассуждала ты вслух. — Надо дать этим толстомясым, — имелись в виду охранники с автостоянки.
Снова остервенелой мышью запищал пейджер: «Нателка, ты кошелка! Куда пропала? Мы тебя ждем возле Табора. Регина».
Табор — соседний квартал, где живет и торгует всякой шамурой и наркотой вольное цыганское племя под игом тамошнего барона. Ты раздумала тратить деньги на пивных толстяков. Если Регинка в Таборе, туда пять минут ходьбы. Пусть, мокрощелка, выручает. Напряжет своих черножестких. Из-за нее же, пискучки, ты угрохала машину!
Выходя из квартиры, ты бросила взгляд в зеркало и отшатнулась от изображения бесполого всклоченного существа. С жидкокристаллическими глазами и матовыми губами, ты казалась единокровной сестрой куклы Барби неопределенных лет. Машинально смахнув тень пепельной челки со лба, ты не захотела задерживать взгляда на зеркале. Плечом толкнула рыхлую — в допотопном дерматине — дверь. Сгусток тупой боли, угнездившийся в груди, вдруг пронзил все тело. Ты аж присела от неожиданности. Расхотелось куда-то бежать, что-то делать с машиной. Если бы Ока была твоей, плюнула бы на все, просто отлежалась бы. Может, что-то внутри отбито, разжалобила ты себя. Но машина была все-таки бабушкиной. Как ты ей теперь скажешь про аварию?
«Да никак!» — беспричинно разозлилась ты на бабушку.
Но ноги сами несли тебя на улицу. Лестничный пролет, напоминавший растянутые грязные меха цыганской гармошки, исторгал из-под твоих ног незатейливую мелодию: «Ху-ху-ху…».
Ты направилась через двор мимо хоккейной коробки, хранившей с зимы обмылки льда на площадке и клинопись на бортах, типа: «Спорт — спирт — спид — пид…» Ну ты нашла время читать эту фигню!
Вступила в собачье дерьмо.
— Птфу… блин! — выругалась ты полупечатно, обтирая об обесцвеченный бурьян следы жизнедеятельности животных. — Чтоб подохла вся эта псарня вместе с хозяевами…