– Я к тому же достаточно взрослый, чтобы вести два расследования зараз. Если я найду хоть что-нибудь, свидетельствующее о том, что ты замешан в это дело, – тебе конец. Ты заплатишь за свои преступления, клянусь.
– Я плачу каждый день, можешь мне поверить, только на свой манер. Так что у тебя с Человеком-гвоздем?
– Не вижу никаких причин говорить об этом со свидетелем. А точнее сказать: с подозреваемым. Чем дальше продвигается расследование, тем очевиднее, что ты замешан.
Парнишка все больнее давил на рану. Облегчение при мысли о дочери испарилось, как ароматный дымок над чаем.
– Тогда иди работать, вместо того чтобы меня доставать! – бросил гневно Морван.
– Ты же сам посоветовал мне сосредоточиться на материальных фактах, происхождении гвоздей и прочем.
– И что?
– Эти гвозди импортируются люксембургской компанией «Heemecht». Знакомо?
Морван не знал, что «Heemecht» продает эти старые железки. Значит, убийца хочет впутать и итальянца? Совершенно точно: его мотивы кроются в Центральной Африке.
– Ты знаешь ответ. А кто покупал гвозди?
– Лартиг.
Значит, есть и другие важнейшие факты, которые от него ускользнули… Вот и урок смирения всесильному человеку, каким он себя мнил.
– Монтефиори, – продолжил сын, – был в Лонтано?
– Да.
– Как и Ди Греко?
– К чему ты клонишь?
– Что же вы такое натворили в Африке, чтобы вызвать столько ненависти?
Морван отпил обжигающий глоток и ответил рассеянным тоном:
– Это было так давно…
Эрван направился к двери, не добавив ни слова.
– Осторожней, Эрван. Слишком много следов создают не дорогу, а лабиринт.
– Это наш сегодняшний слоган?
Он исчез на лестнице, оставив отца сидеть в кресле.
Морван с трудом поднялся и запер дверь. Ящик прикроватной тумбочки все еще был открыт. Прежде чем захлопнуть его, он достал свое оружие: «Беретта-92FS», пятнадцать девятимиллиметровых патронов «парабеллум» плюс еще один в патроннике.
– Si vis pacem, para bellum… – пробормотал он.
«Хочешь мира – готовь войну». Именно из этого латинского девиза родилось название револьвера. Он убрал оружие на место.
Всю жизнь он готовил войну, но так и не нашел мира.
– Станция метро называется «Жак-Бонсержан»! [128]
Молодой полицейский покраснел, повторив фразу: наверняка ему осточертели шутки, которых он наслушался из-за этого созвучия. Гаэль он показался скорее милым. Под действием успокоительных она пребывала в полудреме, и присутствие юного девственника действовало на нее как нежная колыбельная.
Девушка была одета в подобие пижамы с накинутой на плечи курточкой с капюшоном, но это ничуть не умаляло ее очарования, и она это чувствовала. Предложила желторотику пройтись в конец коридора. Возле автомата с напитками было маленькое откидное окошко: Гаэль захотелось сигарету. Ему тоже. Там они и курили, одним глазком следя, не появится ли медсестра, и болтая, как студенты в уголке на факультете.
– А ведь это так сексуально: оказаться запертыми вдвоем, а? – поддразнила его она.
Тот покраснел и ничего не ответил. Он затягивался, как приговоренный к смерти.
– Тебе сказали, что я сделала? – продолжала она настаивать.
– Мне говорили… – заколебался он, – ну… о происшествии на авеню Президента Вильсона.
– Большой прыжок, малыш Жак, говори уж прямо…
Она обращалась к нему как к ребенку, голосом ласковым и интимным и слегка насмешливым. На вид ему лет двадцать пять, но он уже сутулился, словно придавленный своим дешевым костюмом.
Он выбросил окурок наружу, потом глянул снизу вверх:
– Почему вы зашли… так далеко?
– Мои планы полетели кувырком.
– Но ведь… вы…
Он не закончил фразы, глаза говорили за него: как она могла дойти до такого, ведь у нее есть все, что нужно для счастья? Чего только не приписывают богатым, но только не отчаяние.
– Ты хоть знаешь, чем я занимаюсь?
– Снимаетесь в кино, да?
– Это мое прикрытие. На самом деле я шлюха.
– Что?
Теперь Сержант стал багровым. Он не знал ни что сказать, ни, безусловно, что подумать. Гаэль – дочь одного из самых грозных полицейских Франции и сестра его босса.
– Вначале, – продолжила она тягучим голосом, – я думала, что это поможет мне в карьере, но в конце концов вошла во вкус. Оно и понятно – три тысячи евро за ночь не шутка, верно?
Ее тариф никогда не превышал тысячи евро, но ей нравилось выворачивать душу молодого человека. Он, конечно же, мечтал, как будет поражать девиц историями об уголовных расследованиях. А Гаэль родилась в этом мире, причем на самом высоком уровне, и вот теперь изображает из себя Антихриста.
– Я… Вообще-то, конечно… – пролепетал он. – Очень интересно.
– И дело не только в бабках. Еще и в удовольствии.
– Потому что… ну, это бывает… приятно?
Сержант явно с трудом удерживался в седле: в любую секунду он был готов позорно сдаться.
– В худшем случае тебе просто плевать, – продолжала она с порочным лукавством. – В лучшем – тебе здорово. Но никогда не больно и не унизительно. Я…
Шум в коридоре. Они одновременно повернули голову, ожидая увидеть медсестру. Но никто не появился. Тишина расползалась по запертому этажу, вызывая ощущение удушья, огромной катастрофы…
– Пойду посмотрю, – сказал Сержант, цепляясь за возможность прекратить эту беседу.
– Вы должны охранять меня, а не других.
– И все же я пойду гляну. Оставайтесь здесь.
Полицейский снова обрел уверенность в себе и удалился. Гаэль накинула куртку на плечи. Ей было холодно. И жарко. И вкус лекарства в горле. В другой жизни такой мальчик ей бы понравился: мягкий, милый, созданный для того, чтобы его ласкали и нежили в любую минуту дня и ночи…
Успокоительные позволяли ей мечтать без стыда. На курс антидепрессантов требовалось минимумом десять дней, чтобы сказался эффект. А пока что – транквилизаторы в лошадиных дозах.
Сколько лет она ногой не ступала в больницу. Как ни странно, в Сент-Анн она ни разу не бывала – во Франции душевнобольные направляются по месту жительства, а не в соответствии с симптоматикой. Она испытывала извращенную гордость, оказавшись наконец здесь, в Мекке ненормальных.