– О чем вы говорили? – перехватила эстафету Фрида.
– Когда тебя показывают по ящику, люди считают, что ты не такая, как все. Он так не считал. Он умел слушать. Вроде не очень важное качество в человеке, но на самом деле мало кто умеет слушать по-настоящему.
– Когда вы видели его в последний раз? – уточнил Карлссон.
– Приблизительно месяц назад.
– Каким он вам показался?
– Да таким же, как и всегда, – теплым, заинтересованным, внимательным. Потом мы договорились встретиться в конце января, но он не пришел. Я позвонила ему, но он не ответил. А потом все это… Мне очень жаль, но я не могу сказать решительно ничего, что придало бы всему этому какой-то смысл. Я постоянно думаю об этом с тех пор, как услышала новость. Я действительно ничего не знала.
– Он когда-нибудь заговаривал с вами о своих друзьях или семье? – зашла с другого бока Фрида. – Или о своем прошлом, или о другой части своей жизни?
– Нет. – Жасмин, хитро улыбаясь, покачала головой. – Все крутилось вокруг меня. Возможно, именно поэтому он мне и понравился.
– И все, что вы заплатили ему, – это шестьдесят фунтов за урок? – уточнил Карлссон.
– Правильно.
Повисло молчание. Карлссон легонько кивнул Фриде, и она невольно вспомнила о секретных сигналах, которые супруги посылают друг другу, когда наступило время уходить с вечеринки. Они встали одновременно. Жасмин протянула Фриде руку; они обменялись рукопожатием, и Фрида сказала:
– Вы говорили, что я не сумею понять вас, осмотрев ваш дом, и что я не смогла бы стать вашим врачом, потому что вы изучали английский язык. Что такого понял о вас Роберт Пул?
Жасмин отдернула руку.
– Вы просто пытаетесь схитрить. Фишка Робби состояла в том, что он видел меня совсем не так, как меня видят остальные. Он воспринимал меня такой, какая я есть. Только и всего.
Когда они вышли из дома Жасмин Шрив на тихую Кэмбервелл-стрит, вид у Карлссона был недовольный.
– Да кто же он, черт возьми, этот тип?
В лодку, похоже, начала просачиваться вода. Она не могла понять, где именно течет, но пол был влажным и вся ее одежда – тоже. Однажды утром стало так холодно, что, ко всему прочему, у нее замерзли брюки, затвердели, как картон, и когда она стала их натягивать, то невольно заскрежетала зубами. В руках гулко пульсировала кровь, и они немного опухли. Она поднесла их к окну и внимательно осмотрела. Она должна хорошо выглядеть, когда он вернется. Не шикарной и немного глуповатой дамой – он терпеть не мог всех этих ужимок, ему нравились сильные женщины, которые могли пройти с ним плечом к плечу через полный опасностей мир, – но чистой, в хорошей физической форме, готовой выполнить любую поставленную задачу.
Она похудела. Она этого не видела, но чувствовала по одежде, которая болталась на ней, как на вешалке, а еще по тому, как сильно стали выступать кости таза. Кроме того, у нее не было месячных. Сколько уже? Она не могла вспомнить. Придется посмотреть в календаре, она сделала там отметку. Это не имеет значения. Но она волновалась, что у нее, похоже, садится зрение: перед глазами плавали какие-то пятнышки и границы предметов казались размытыми. Она ничего ему не скажет и приложит все усилия для того, чтобы это не помешало ей выполнить новое задание.
Новое задание… Что она должна сделать прямо сейчас? Волосы, да. Она намочила их и расчесала, а затем, стоя перед крохотным зеркалом в помещении, когда-то служившем душевой, попыталась подстричь, обрезая ножницами секущиеся кончики. Раньше, когда она еще ходила к парикмахеру в городе и садилась перед большим зеркалом, она закрывала глаза и ждала, когда Андре вотрет ей в кожу головы лимонное масло, затем вымоет волосы и ополоснет их кондиционером, а потом, очень медленно, подстрижет и сделает укладку. Здесь же все было иначе – очень функционально, один из способов подготовиться, но в этом тусклом свете ей никак не удавалось схватить поврежденный волосок. Кроме того, ее лицо словно сжималось, потом резко увеличивалось в размерах, и у нее возникло ужасное ощущение, что она смотрит на незнакомку, чья кожа приобрела буроватый оттенок, как у грибов, глаза были слишком большими, а скулы – слишком острыми. Но ей нравилось чувствовать, как лезвия прорезают себе дорогу сквозь влажные локоны.
Затем она вымыла то, что осталось от волос, над треснувшей раковиной, поливая их из кружки и втирая последние капли шампуня. Ее лицо одеревенело от холода, но ей было жарко. Жар шел изнутри. Она вцепилась в раковину. Раковина оказалась в жире, пальцы норовили соскользнуть, а лодка, похоже, грозила вот-вот опрокинуться набок.
Она понимала, что ей нужно поесть, но ее тошнило, и она не могла заставить себя даже посмотреть на вонючие остатки вареного картофеля, смешанного с рыбными консервами. Консервированные персики: пожалуй, сгодятся. Она никак не могла найти консервный нож; наверное, она его где-то выронила, но в лодке было темно, а батарейки в фонаре разрядились. Куда же она засунула спички? Все выскальзывало у нее из рук, а этого допускать ни в коем случае нельзя. Она ведь солдат. Выше голову! Она нашла кухонный нож и, присев на корточки на полу, стала наносить удары ножом по крышке банки, каждый раз оставляя небольшую вмятину, которая постепенно углублялась, пока наконец не пробила крышку, и на поверхность медленно выползла капля персикового сока. Она жадно слизнула эту каплю кончиком языка. Сладкая, живительная. Ее глаза заволокло слезами. Она вставила нож в проделанную дыру и стала дергать его туда-сюда, постепенно расширяя отверстие. Но неожиданно терпение у нее лопнуло: она поднесла продырявленную банку ко рту и стала высасывать оттуда фрукты; и только потом, уже поев и заметив, что металлический привкус никуда не уходит, поняла, что сильно порезала губу и рот у нее полон крови. Она попыталась встать, но пол ушел из-под ног, а потолок накренился в сторону. Она положила голову на мокрые доски и уставилась на люк, в котором должен был появиться он.
В воскресенье утром Фрида проснулась с отвратительным головокружением. На лбу у нее выступили бисеринки пота, сердце отчаянно колотилось. Несколько мгновений она никак не могла вырваться из своего сна: мужчина с круглым лицом, усыпанным пятнами выцветших веснушек, с мягкой, безрадостной улыбкой; он следит за ней, следит ежесекундно. Дин Рив. Она села в кровати и заставила себя дышать ровно, затем посмотрела на часы. Было уже почти без десяти девять, и она не могла припомнить, когда в последний раз спала так крепко и так долго. Кто-то звонил в дверь: должно быть, именно этот звук ее и разбудил. Она запахнула халат, спустилась по лестнице и открыла дверь.
На пороге, заполнив собой все крыльцо, практически загораживая свет, стояли Рубен, Джозеф и Джек. Все они, судя по выражениям лиц, испытывали некоторую неловкость. У Фриды засосало под ложечкой. Произошло что-то ужасное. Кто-то умер. Сейчас она услышит дурные вести. Она подготовилась к удару.
– Что стряслось? – спросила она. – Говорите уже!