Что-то в нем надломилось. Хотя вроде и надламываться уже было нечему.
– Теперь я понимаю, почему нас не бомбили. Мы своими руками выполняем план по собственному истреблению, – сказал он Владимиру, когда Городской совет собрался на внеочередное заседание. Оно проходило в простой палатке, разбитой там, где еще несколько дней назад был центр города.
– Что мы будем делать дальше? – первым нарушил молчание Колесников. – Собирать армию и добивать гадов?
– Пункт первый – обустройство временного жилья и оказание помощи пострадавшим. Пункт второй – инвентаризация и сбор урожая. Пункт третий – сбор войска и ответный удар. Именно в такой последовательности, – настойчиво сказал Демьянов. – Что касается Заринска… У меня есть для вас сообщение от нашего агента. Топор передает, что там у них народное брожение. Вызванное гибелью армии. Сейчас даже камешек может запустить лавину. Я собираюсь прибыть туда лично. На вертолетах. С собой возьму максимум тридцать человек. Мы должны любой ценой убедить их сдаться.
– Лично? – переспросил Залесский.
– Это самоубийство, Сергей Борисович. Эти Ми-8, которые мы захватили в Манае, того и гляди развалятся, – напомнил Богданов.
Чтоб не щеголять глазницей с мертвым глазом, бывший сурвайвер ходил с повязкой, как пират. Он не на шутку разозлился, когда кто-то сказал, что он вылитый Моше Даян – израильский генерал. Ему было бы приятнее, если б его сравнили с Кутузовым.
– Вообще, это похоже на ловушку, – предположил Масленников. – Кто он такой этот Топор, чтоб ему доверять?
– До сих пор его информация о силах и планах Сибагропрома была точной. Он очень помог нам с устройством засад.
– У него может быть своя игра. Я этому психу не доверяю, – упрямо твердил Владимир.
– Да, это риск. Но в случае провала мы рискуем только жизнями тридцати человек. А в случае успеха сбережем тысячи. Само собой, полетят только добровольцы.
– А что делать с пленными? – напомнил о важном Масленников.
– Повторю вам то, что я сегодня выскажу перед всем народом. Да, нам нужны рабочие руки. Но они не рабы. И не заключенные в исправительной колонии. Они военнопленные. Относиться к ним будем по-человечески. Необоснованные издевательства запрещаются, за убийство и членовредительство ответственность такая же, как за наших. Срок интернирования… для начала три года. Но подход индивидуальный. Можем отпустить и раньше, если перекуются.
– Слишком мягко, – упрямо возразил Богданов. – Они должны понести наказание. И те, что остались в Заринске – тоже. Они тоже комбатанты. Они тоже убивали нас, кормя, одевая и снабжая армию этого ублюдка. Пусть наказанием будет поражение в правах. Для всех.
Это был едва ли не первый раз, когда он так явно перечил майору.
Демьянов уже не единожды слышал такое на улицах… вернее, на пепелище, где был разбит временный лагерь – даже два: для победителей и для пленных.
«Всех будем резать, всех…» – шепотом говорил какой-то боец ополчения другому, стоя на посту. Глаза его были дикими. Увидев майора, он подскочил как ужаленный.
Но еще страшнее этой истерики было мрачное молчание остальных. Глядя на некоторых, Демьянов понимал – этот не рисуется, а действительно будет резать, жечь и насиловать. Методично и без садизма, как вырезали захватчики под корень целые народы в древности, укладывая женщин и детей на дорогу, дробя им черепа тележными колесами.
Демьянов понимал их логику. Но допустить этого не мог, даже если придется убивать каждого, кто рискнет так поступать.
– Эх ты. Суровый, как Торквемада, – произнес майор, глядя на Владимира по-отечески. – Нельзя так, Володя. Праведный гнев – это страшная вещь. У меня дед всю войну прошел… Берлин брал… Рассказывал разное. Но люди тогда были другие. В нас гнили больше. А тут все-таки не фашисты. Они два года назад с нами в одной стране жили. Я покупал в магазине на углу молоко производства Заринска. У них лежат шпалы из железобетона, сделанного в нашем с тобой городе. Нам с ними жить и дальше. Как ты уже понял, свой дом мы потеряли. А у них солидный кирпичный город вдвое, втрое больше нашего. Понял, к чему я клоню? Так вот, когда мы возьмем Заринск… выбери человек двадцать с самой холодной головой. И пусть они следят за теми, у кого голова слишком горячая. Разрешаю любые меры, чтоб пресекать издевательства над мирными жителями. Вплоть до усекновения этих самых голов. Сделаете?
– Сделаю, – ответил ему Владимир, остальные подтвердили свое согласие кивками.
– Какое к лешему поражение в правах? – продолжал майор. – Никаких «чистых» и «нечистых». Два народа должны стать одним. Вы поняли? – он обвел взглядом собравшихся. – Вся надежда на вас. Но не возноситесь слишком. Ищите хороших людей, на которых можно опереться. Они есть и здесь, и там на Алтае. Только так выживем. Наш главный враг не мазаевы. А кто, по-вашему?
– Пиндосы, – с ходу ответил Богданов.
– Эх ты. Совсем не изменился, – с добродушным прищуром усмехнулся Сергей Борисович. – Нет. Свихнувшийся климат планеты Земля, вот наш главный враг. Помните об этом, товарищи.
Он перевел дух. В последние дни Демьянов чувствовал, что совсем сдал. То ли от того, что им пришлось сделать, то ли просто кончился завод у пружины. Он мало спал, даже тогда, когда время для этого было, и много думал о плохом, даже когда заставлял себя этого не делать.
Они сели на каменистом пустыре, поросшем скудной растительностью, в десяти километрах к югу от города, который раньше был центром молочной промышленности. Помня о том, что даже без «Шилки» сбить винтокрылые машины с земли могут без труда, они проложили маршрут над самыми безлюдными горными районами и без того малонаселенного края. Там, где и раньше никто не жил, где нет ни сел, ни дорог.
Во время перелета Демьянов почти все время пребывал в полусне. Когда он просыпался, то видел в иллюминатор падающий снег. Внизу тянулся холмистый и овражистый край, один раз на горизонте проплыла каменная гряда. Дважды за время перелета начиналась сильная болтанка, и Демьянов чувствовал, что все вокруг него, как и пилот в кабине, молятся и клянут его за то, что он их в это впутал.
И все же трофейные вертолеты, взятые у алтайцев вместо своих сбитых, дотянули до Заринска и даже сумели благополучно сесть.
Топор встречал их в условленном месте через трое суток. Его жуткая образина на секунду заставила Демьянова забыть, что человек это неплохой, хоть и со слабостями. Например, людей живьем режет.
Он пришел в Подгорный с востока примерно год назад, о себе рассказав только имя – дядя Саша – и то, что воевал. Документы, мол, сгорели. Лет ему было на вид столько же, сколько майору. Фамилию для документов он себе взял Скоторезов. Ну что ж, не он первый назвался вымышленным именем. Пройдя карантин и показав себя адекватным, пришелец поступил в охотники. В городе почти не задерживался, ни с кем не общался, а пропадал в одиночку в лесах и на заброшенных землях, возвращаясь всегда через неделю с добычей, будь то белки, лисы, собаки или волки. Не гнушался даже грибы и травы собирать. А потом вдруг попросил перевести себя в разведчики.