Они разговаривали о расследуемом деле. Обсуждали подозреваемых, вещдоки. Предлагали мысли, соображения, догадки.
Более десяти лет смотрел Бовуар в эти глаза над очками. И хотя он не всегда соглашался с шефом, но неизменно его уважал. Даже любил. Любил так, как могут любить только братья по оружию.
Арман Гамаш для него старший инспектор. Его босс. Его начальник. Наставник. И не только.
Бог даст, Гамаш будет вот так же смотреть на своих внуков. Детей Жана Ги. Детей Анни.
Бовуар видел боль в знакомых глазах. И понимал, что именно он стал ее причиной.
– Забудьте все, что я тут наговорил, – сказал Бовуар. – Это пустой вопрос. Не имеет значения, через кого утекло видео. Ведь верно?
Бовуар не хотел, но последние его слова сами собой прозвучали с умоляющей интонацией.
Гамаш тяжело откинулся на спинку стула и несколько секунд смотрел на своего помощника.
– Если хочешь поговорить, я готов.
Но Бовуар видел, чего стоили Гамашу эти слова. Бовуар знал, что он не единственный пострадал на фабрике в тот день, зафиксированный на видео, вывешенном в Сети. Бовуар знал, что он не единственный нес на себе бремя выживания.
– Вред уже нанесен. Вы правы, мы должны жить дальше.
Гамаш снял очки и пристально посмотрел на Бовуара:
– Мне нужно, чтобы ты поверил кое во что, Жан Ги. Кто бы ни вывесил ролик с фабрики, настанет день – и он ответит за свой поступок.
– Ответит не перед нами?
– У нас у самих хватает работы, и, если откровенно, мне она дается нелегко.
Шеф улыбнулся, но его улыбка не смогла скрыть настороженности в карих глазах. Чем скорее Бовуар вернется в Монреаль, тем лучше. Уже опустилась темнота, но он поговорит с настоятелем и наутро первым делом отправит Бовуара назад.
Гамаш подтянул к себе ноутбук:
– Запустить бы нам эту штуку.
– Нет! – выпалил Бовуар.
Он перегнулся через стол и закрыл рукой экран. Шеф удивленно посмотрел на него, и Бовуар улыбнулся:
– Извините, но дело в том, что я работал на нем сегодня и, кажется, нашел, в чем проблема.
– И ты не хочешь, чтобы я тут все испортил?
– Именно.
Бовуар надеялся, что его голос прозвучал легко. Что его объяснение приемлемо. Но больше всего он надеялся, что Гамаш оставит компьютер в покое.
И Гамаш оставил. А Бовуар развернул его монитором к себе.
Кризиса удалось избежать. Он откинулся на спинку стула. Хроническая боль перешла в резкий спазм, который пробежал по костям Бовуара, по костному мозгу. Словно по коридорам, разносившим боль во все части тела.
Он не мог дождаться, когда останется в кабинете один. С ноутбуком. И дивиди, привезенным суперинтендантом. И таблетками, оставленными доктором. Он уже мечтал о следующем богослужении. Чтобы все ушли в Благодатную церковь, а он остался здесь.
Следующие двадцать минут они обсуждали ход следствия, выдвигали гипотезы, отвергали. Наконец Гамаш поднялся:
– Мне нужно прогуляться. Не составишь компанию?
У Бовуара упало сердце, но он кивнул и последовал за Гамашем в коридор.
Они повернули к Благодатной церкви, и вдруг старший инспектор резко остановился и уставился на электрическую лампочку на стене.
– Знаешь, Жан Ги, когда мы только вошли сюда, я удивился, что у них тут есть электричество.
– У них есть солнечные батареи, а еще гидрогенераторы в речушке неподалеку. Мне брат Раймон сказал. Хотите узнать, как это работает? Он меня просветил.
– Может, на мой день рождения. В качестве персонального подарка, – улыбнулся старший инспектор. – А сейчас меня вот что интересует: как сюда подается электричество? – Он показал на бра.
– Не понимаю, шеф. А как электричество попадает в любой прибор? По проводам.
– Вот именно. Но где эти провода? И где трубы новой системы отопления? И где водопроводные трубы?
– А где они в любом здании? – сказал Бовуар, спрашивая себя, не сошел ли шеф с ума. – За стеной.
– Но на плане только одна стена. Гильбертинцы строили монастырь – его фундамент и стены – несколько десятилетий. Создали настоящее инженерное чудо. Но не будешь же ты утверждать, что они предусмотрели вероятность прокладки геотермального отопления, водопровода и всего остального. – Он опять показал на лампочку.
– Да, задали вы мне задачу, – признал Бовуар.
Гамаш продолжил:
– В твоем доме и в моем есть две стены. Внешняя облицованная и внутренняя оштукатуренная. А между ними изоляция и проводка. Трубы. Вентиляция.
И тут Бовуара осенило.
– Они не могли провести провода и трубы через цельную стену. Значит, это не внешняя стена. – Он показал на плитняк. – За ней есть еще одна.
– Я тоже думаю, что тут должна быть еще одна стена. Стена, которую ты осматривал, возможно, вовсе не та, что начала крошиться. Вода и корни подтачивают наружную стену. А внутри повреждения пока незаметны.
Два слоя, подумал Бовуар, когда они двинулись дальше в Благодатную церковь. За благообразным публичным лицом – крошащаяся, разрушающаяся стена.
Он совершил ошибку. Проявил невнимательность. И Гамаш знал это.
– Excusez-moi, – раздался чей-то певучий голос, когда двое полицейских пересекали Благодатную церковь.
Они замедлили шаг и повернулись.
– Сюда.
Гамаш и Бовуар посмотрели направо и там, в сумраке, увидели доминиканца. Рядом с памятной плитой, посвященной Гильберту Семпрингхемскому.
Двое полицейских подошли к нему.
– Вы, кажется, куда-то спешили, – сказал брат Себастьян. – Если вам сейчас неудобно, давайте поговорим позже.
– Мы всегда куда-нибудь спешим, mon frère, – ответил Гамаш. – А если нам некуда торопиться, то мы все равно умеем делать вид, будто спешим.
Доминиканец рассмеялся:
– То же самое и с монахами. Если пройти по Ватикану, то мы всегда с деловым видом спешим по коридорам. По большей части мы ищем туалет. В Ватикане печальное сочетание великолепного итальянского кофе и огромных расстояний между туалетами. Собор Святого Петра строили блестящие архитекторы, но туалетам не уделили должного внимания. Суперинтендант Франкёр рассказал мне в нескольких словах о смерти приора. Я подумал, может быть, вы расскажете больше. У меня такое впечатление, что хотя месье Франкёр и старший по чину, но расследование ведете вы.
– Справедливое утверждение, – согласился Гамаш. – Какие у вас вопросы?
Но монах вместо ответа повернулся к памятной плите:
– Гильберт прожил долгую жизнь. Здесь интересное описание. – Он показал на надпись. – Мне кажется странным, что сами гильбертинцы, предположительно изготовившие эту плиту, выставили Гильберта в таком скучном виде. И лишь в самом конце, словно только тогда и вспомнили, сообщили, что он защищал своего архиепископа. – Брат Себастьян посмотрел на Гамаша. – Вы знаете какого?