– Да.
Они оживились и подались вперед, сдвинувшись на край своих укротительских стульев.
– Уверены?
– Уверен. Они шли, стреляя во всех подряд. Это происходило очень быстро. Мы пытались встать, но большинство просто не могли. Люди падали, их добивали на полу, иногда они пытались отползать. Я лежал на носилках, на которых меня принесли, и оставался к ним пристегнут.
– Как долго вы там находились?
– Не знаю. Ремни были ослаблены, но недостаточно. Я попытался выбраться, но не смог. Они шли вдоль рядов и стреляли.
– А что именно вы видели?
– Я не смотрел. Я использовал те несколько секунд, которые считал последними в своей жизни, чтобы приготовиться.
– Как? – спросил майор, хотя это не относилось к его расследованию.
Гарри помнил, как, и никогда этого не забудет.
– Я наполнял свое сердце любовью, – сказал он, – словно вдыхал каждый миг своей жизни. Именно это я пытался сделать. Знаете эти обертки, с которыми можно проделать трюк – зажечь их на тарелке?
Они не имели ни малейшего понятия, о чем он говорит.
– В них заворачивают итальянское печенье, – сказал он, покручивая пальцем, чтобы помочь им понять. – Не могу вспомнить название, но если сложить их определенным образом, то они не рассыпаются, когда сгорают. Остающийся от них пепел такой легкий, что его начинает поднимать восходящий воздушный поток, который создается при горении. Более плотный холодный воздух толкает эту штуковину вверх, и она поднимается. Я вдыхал. Пытался вместить в себя всю любовь, которую когда-либо знал, а потом почувствовал, что поднимаюсь, действительно поднимаюсь. Мы все бывали там, наверху, – сказал он, имея в виду воздушных десантников, хотя допрашивавшие его офицеры не были в этом уверены. – Мы знаем, что это такое, но вместо того чтобы падать, я на этот раз поднимался.
– Но они выстрелили вам в ногу.
– В ногу. – Гарри посмотрел на свои ноги, закрытые простыней.
– Они промахнулись?
Он помотал головой из стороны в сторону.
– Откуда вы знаете?
– Пистолет был направлен мне в лоб. Я думал, что это конец. Я был уверен. Но он выстрелил мне в ногу. Я ждал следующего выстрела, чтобы прекратилась боль, но когда он раздался, то был сделан не в меня. Человек с пистолетом пошел дальше. Хотя это глупо, но мне было жаль, что я остался жив. Может быть, потому, что я действительно был готов уйти и это было не так уж и плохо. Я не боялся.
– Они таким образом убили семьдесят наших людей, – сказал ему майор.
– Я не знаю, сколько, – сказал Гарри. – Но я никогда… Я никогда полностью… Я имею в виду, я все еще там. И всегда буду.
По меркам полевых госпиталей, что мало о чем говорит, вьервильский госпиталь был превосходен во многих отношениях. К тому времени, как туда попал Гарри, госпиталь уже находился так далеко от линии фронта, что туда лишь изредка при южном ветре доносились далекие взрывы бомб и артиллерийские раскаты. Звуков стрелкового оружия, привычных, как стук дождя по крыше, совсем не было слышно. Зато, хотя вскоре открылся порт Шербур, день и ночь было слышно, как едут по дороге грузовики и танки, устремляясь на юг из искусственных гаваней у Юты в шести милях к северу; как на различных высотах над ними пролетают бомбардировщики, истребители, транспортные и разведывательные самолеты, шум моторов которых охватывал диапазон от сердитого и настойчивого рокота до прерывистого жужжания мухи на зимнем солнце. Этот не прекращавшийся круглые сутки поток военных частей, вступающих в бой, обнадеживал хотя бы потому, что немцы не располагали такими огромными ресурсами и их буквально ошеломляло непрерывное наращивание сил противника.
С тех пор как Гарри объяснили, где он находится, и он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы это уразуметь, он был счастлив. Радость вселяло в него уже само название, Вьервиль, – из-за Элис Вьервиль, девушки из колледжа Рэдклиффа. Он не помнил, как с ней познакомился, но они были знакомы достаточно, чтобы остановиться и поболтать на Маунт-Оберн-стрит где-то в конце мая на последнем курсе. Эта встреча навсегда осталась у него в памяти. Она стояла лицом на восток, он на запад. На ней был ситцевый сарафан, она подняла правую руку в приветственном жесте, прикрывая глаза от солнца, а ее светлые волосы сияли почти вызывающе. Лежа на койке, испытывая благодарность к Вьервилю, он вспоминал глубокие ямочки, появлявшиеся у нее на щеках, когда она улыбалась. Да, они у нее были, они действительно появлялись, такие же прекрасные, как и она сама. Он с самого начала, с первого курса хотел к ней подойти, но так и не решился. Наконец он это сделал, и она с самой соблазнительной и очаровательной улыбкой сказала ему, что выходит замуж.
– Элис, – сказал он, – почему ты не вышла за меня?
Ее ответ был мягким, уважительным и, возможно, задумчивым:
– Насколько я помню, Гарри, ты никогда мне этого не предлагал.
Потом они расстались, и Гарри предавался несбыточным грезам и содрогался от сожалений. Это было одной из причин, почему ему нравилось во Вьервиле, в том местечке, откуда, несомненно, происходила типичная американка Элис Вьервиль, хотя ее предки, скорее всего, жили здесь много поколений назад. И в то лето Вьервиль был таким же солнечным, как она сама.
Полдюжины палаток, видевших так много раненых, оперированных и умирающих, в настоящее время заполняли выздоравливающие, которые должны были вернуться в строй так скоро, что не имело смысла эвакуировать их в Англию. Среди них были те, кто только что поступил и большую часть времени спал, и те, кого вот-вот должны были снова отправить в действующие части. Последние были полностью здоровы и занимались физической подготовкой, чтобы вернуть себе хорошую форму. В этом замечательном месте никто не умирал, что было необычно.
А еще была погода, которая после гроз, омрачавших начало месяца, не могла быть великолепнее. И питание. Их кормили не армейской едой, которую тоннами провозили мимо них по направлению к фронту стонущие, под завязку набитые консервами грузовики. Чтобы не открывать дополнительный маршрут поставок, армия заключила контракт с деревней. Четыре местные женщины за плату, которая для них была почти немыслимо высокой, готовили для ста с лишним человек – пациентов и персонала госпиталя. Пределом мечтаний американского солдата были простые хлеб, масло и джем. А уж паштеты, сыры, свежие летние фрукты и овощи, мясо, рыба и птица были для многих не только отдохновением от военной кухни, но и тем, чего они никогда не едали и, возможно, никогда больше не попробуют.
Труднее всего в армии получить то, что хочешь, а не то, что она предписывает, но это возможно, если запастись терпением и воспользоваться уловкой, которой Гарри научился на больничной койке и к которой стал прибегать. Хитрость заключалась в том, чтобы быть счастливым и оптимистично настроенным. Несчастных солдат, которые чего-то хотят или остро в чем-то нуждаются, слишком много, их ходатайства идут потоком, и бюрократы, просто чтобы выжить, вынуждены обращать их в невидимок, что они и делают. Радостный, уверенный солдат, веселый вопреки здравому смыслу, чуть ли не сумасшедший, бросается в глаза, как подсвеченная надпись. Чиновники и даже старшие офицеры чудесным образом ищут удовлетворения, ублажая его, и испытывают восторг, отправляя его восвояси, словно освобождают птицу, подбрасывая ее в воздух. Они видят в нем возможность, о которой им, может быть, не известно, но которую они хотели бы взращивать и поддерживать. Они видят в нем посланца из тех мест, где обитает надежда на их собственное счастье, вот как и почему работает этот прием.