Ему требовалось узнать о своем отделении разведчиков – о Райсе, Байере, Джонсоне, Хэмфилле, Ривзе и Сассингэме. Он хотел услышать их рассказы и рассказать им свою собственную историю, но прежде всего узнать, что они живы и здоровы. В воюющей армии очень трудно добыть информацию, ему требовалась помощь, поэтому он пошел к главному врачу вьервильского госпиталя.
– Сэр, – начал он.
– Мне больше нравится обращение «доктор», – сказал врач, майор, который, как и все медики в армии, был не вполне военным, хотя бы потому, что сохранение людей в живых отличается от их убийства. К тому же военный врач является своеобразным убежищем от самой армии, как хорошо известно всем, включая самых неграмотных рядовых.
– Доктор, сэр.
– Пожалуйста, просто «доктор». Избавляйтесь от этой привычки, – сказал доктор. Он смотрел через круглые проволочные очки, а спущенная хирургическая маска висела у него на груди, как слюнявчик.
– Да, сэр. Я думаю, вы могли бы помочь мне узнать, все ли в порядке с людьми из моего подразделения. Я был бы счастлив это узнать.
– Вы были бы что?
– Счастлив думать, что у них все в порядке.
– Ну вот и хорошо. – Врач опустил взгляд на свой походный стол, испачканный кровью, и пробормотал себе под нос: – Боже мой.
– То есть я просто хотел бы знать, что у них все хорошо. Я уверен, что это так, и это делает меня счастливым.
– Почему бы вам не удовольствоваться этим?
– Я хочу получить официальное подтверждение.
Доктор поджал губы и снова опустил глаза.
– Вы и все остальные. Понимаете ли вы, – спросил он, – что почти все без исключения, все, независимо от звания, задают один и тот же вопрос? Едва придя в себя, все спрашивают, где они находятся, как сюда попали, можем ли мы уведомить их семьи, что с ними все в порядке, и где находятся их – ненавижу это слово – кореша, если это рядовые. Их люди, как говорят офицеры.
– Мне тоже не нравится слово «кореша», – сказал Гарри. – Звучит так, словно они какие-то мазурики, но, кем бы они ни были, я хотел бы знать, что они в безопасности. Их имена: Райс, Байер, Джонсон, Хемфилл, Ривз и Сассингэм.
– Ничем не могу помочь, – сказал доктор, но все-таки пересчитал по пальцам, а затем повторил про себя имена, которые только что услышал. Изучение медицины обострило его память. – Шестеро, верно? – спросил он.
Гарри не понадобилось загибать пальцы.
– Шестеро.
– Они были здесь. Вскоре после того, как вас привезли. Я находился в вашей палатке, когда подъехал грузовик и куча грубых, неуправляемых десантников вломилась в мой кабинет. Они искали вас. Они стали для всех настоящим геморроем, но, к счастью, ненадолго. Их было шестеро. Они без спросу взяли стулья и расположились вокруг вашей кровати по трое с каждой стороны. Это было похоже на чертову Тайную вечерю. Мы, конечно, не ведем учет посетителей. Я не знаю, кто они, но, учитывая ваш вероятный круг общения, вряд ли есть еще шесть разведчиков, которые выглядят вылитыми разбойниками и готовы ради вас на все.
– Это они. Значит, все живы, – скорее с утвердительной интонацией сказал Гарри.
– Они повсюду здесь слонялись. Явно не зомби.
– Я ни о чем не спрашиваю, сэр. Я просто… счастлив.
– Да, будьте счастливы и благословите тех из нас, кто жив, которые, впрочем, ничем не отличаются от тех, кто мертв, за исключением того, что мы еще не умерли.
– В свете этого, – спросил Гарри, – когда меня выпишут?
– Когда придете в норму.
– Кто это решает?
– Я.
– По каким критериям?
– Раны зажили, осложнений нет, движения нормальные, инфекционных заболеваний нет. Психическая устойчивость, нормальное давление, пульс, дыхание и мышечный тонус. И тогда я принимаю решение. Если собираетесь вернуться на фронт, то в идеале вы должны достичь того же состояния, которое у вас было до ранения. Это трудно, но мы можем вернуть вам здоровье. Именно этим мы сейчас занимаемся. Тот, кто слишком торопится, выздоравливает медленней, чем тот, кто, напротив, подчиняется естественному ходу восстановления. Увеличивайте нагрузки постепенно, прислушивайтесь к себе. Тише едешь – дальше будешь. Вы вернетесь в свою часть быстрее, если не будете слишком сильно налегать.
Гарри приступил к восстановлению, просто сидя в брезентовом кресле на солнце. В часы тишины к нему стали возвращаться силы. Он усаживался на краю луга, где наблюдал, как утолщаются и тянутся вверх травинки, как колышутся они, подобно морю, под пролетающим над ними ветром.
Не готовый ни к гимнастике, ни к строевой подготовке, он стал совершать короткие прогулки, которые каждый день удлинял на полкилометра, пока в начале июля, медленно возвращаясь к своему прежнему состоянию, не достиг Ла-Манша, перед тем много раз пройдя через Сент-Мари-дю-Мон и каждый раз дисциплинированно поворачивая обратно. Но в конце концов он дошел до края Ла-Мадлен, до самой воды, и увидел горизонт, широкий, как в открытом океане. Отбросив все самому себе установленные ограничения, он не повернул назад, но вышел на берег. Забыв о карабине, бившем его по боку, он побежал навстречу волнам и, наклонившись, чтобы коснуться их авангарда, чье пенное ожерелье совершало последний свой рывок, прежде чем впитаться в песок, почувствовал силу, подымавшуюся в нем, как прежде.
В сердце солдата может быть много такого, впечатанного в него внезапным, иррациональным, очищающим огнем, чего другие иногда не в состоянии постичь и что всю остальную жизнь неизменно будет вызывать у него преданность и волнение. Для Гарри в этой пространственно-временной точке память связала вместе невероятную любовь к жизни и приятие ее конечности, и мощный разряд, возникший между этими двумя впечатлениями, время от времени будет освещать мир странным образом. Стоя на пляже, он посмотрел на северо-запад. Там, под облаками, несомыми сильным ветром, стоял на якоре над шельфом флот вторжения, недвижимый на синем фоне. Прибрежная зона, усыпанная следами штурма – баржами, пирсами, созданными бульдозерами песчаными уступами и спутанной проволокой, разбитыми и перевернутыми автомобилями, – была похожа на заброшенную окраину Нью-Йорка. Штормы разрушили искусственные гавани Малберри-Харборс и разбросали суда и баржи островками искореженной стали. Они выглядели такими же промышленными и безжизненными, как причалы Уихокена или Бейонн-Марша с протянутыми над ними почерневшими фермами Пуласки-Скайвея [130] .
Корабли разгружались в безмолвии, чтобы питать разрастающиеся армии, поскольку фронт продвигался вперед на топливе человеческих жизней, подаваемых на войну так же регулярно, как механически транспортируемый уголь в топку котла. Но здесь море было еще кобальтово-серым, тучи – лохматыми и полными жизни, как на картинах Будина, полковые вымпелы, развевающиеся на похожих на прутики радиомачтах, – красочными, как струящиеся шелка Мане. Движение машин, пересекающих взморье и покорно ускоряющихся на пути к сражению, приковало Гарри к месту. Всем, кто, как и он, оказался помимо воли подхвачен этой волной, подобия которой вновь и вновь повторяются на протяжении тысяч лет, был дарован вознаграждающий свет, время от времени посылающий даже самым простым солдатам проницательное и незабываемое предвидение. Если они выживали, у них появлялось качество, равное тому, что имеют художники, философы и священнослужители – святость, порождаемая внезапными вспышками памяти, которые могут неожиданно поражать даже трясущихся стариков со слезящимися глазами.