Когда бой после семи раундов закончился, у всех болели мышцы от следования каждому удару и уклонению от удара. Жалость к проигравшему и радость за победителя уравновешивались утомлением, пока зрители выходили, в уме или на самом деле подсчитывая деньги, которые они только что потеряли или выиграли, или пытаясь запомнить особенности только что виденного профессионального боя на случай, если придется делать то же самое. Мало кто понимал: то, что знают и вкладывают в бой боксеры, невозможно увидеть даже из первого ряда. То, что делает их профессионалами, слагается из двух частей. Первое слагаемое неотделимо от них самих, его нельзя и не надо изучать; а второе можно узнать только после нескольких лет труда и страданий. Все это позволяет им видеть, словно через осветляющий объектив, те микроскопические различия в тактике и стратегии, которые упускают те, кто не проделал этой работы, и те, кто выглядит по-дурацки, когда пытается подражать обучавшимся.
Пока зал пустел, но лампы продолжали гореть, четверо бывших десантников сидели молча.
– Вы не передумали? – спросил Гарри.
В ответ у них едва заметно изменились выражения лиц.
Едва заметно, но, тем не менее, подобно вспышке молнии и раскату грома. Он велел им порознь добираться по указанному адресу в Ньюарке, зная, что может рассчитывать, что они прибудут точно в срок.
Байер и Джонсон случайно оказались на следующий день в одном и том же поезде на Ньюарк, так же, как Гарри и Сассингэм – на другом, переправившись через Гудзон на одном и том же пароме. У них не было необходимости избегать общения, и, направившись со станции на склад в полузаброшенном промышленном районе, они заговорили с непринужденным, но озабоченным видом людей, идущих на работу. Поскольку Байер и Джонсон шли по Джонсон-авеню, Джонсон сказал Байеру, не сделавшему никаких замечаний, но выразительно на него посмотревшему:
– А вот в твою честь ничего, кроме аспирина, и не назвали [176] .
– Я ничего не говорил, – возразил Байер.
– Я читаю твои мысли.
Сассингэм и Гарри, которым предстояло преодолеть большее расстояние, говорили в основном о словачке, которая работает на стекольной фабрике. Сассингэм главным образом и поддерживал этот разговор до самых ворот склада, которые открыл для них охранник в фуражке, когда они сказали ему, что явились «разгружать норвежские сардины». Байер и Джонсон ждали в огромном огороженном дворе среди гражданских грузовиков и нескольких вычурных джипов. В центре располагалось кирпичное здание, по всем пяти этажам которого шли ряды арочных деревянных дверей, но окон не было. Все двери были закрыты. Когда-то прямо у здания проходил канал, и эти двери служили для погрузки и разгрузки барж. Но это было в девятнадцатом веке, и канал давно зарыли. По углам к кирпичной кладке цеплялись, словно плющ, пожарные лестницы, а по фасаду шли ряды чугунных розеток, показывавших, где к стене крепятся внутренние балки.
Гарри, словно у бара времен сухого закона, дернул за шнур колокольчика. Открылась маленькая калитка. Человек, впустивший их, сказал:
– Все на втором этаже, кроме грузовика – тот стоит на стоянке у входа.
– Я видел, – сказал Гарри. – Тюки уложены не сплошняком, верно?
– Да, там в центре пустое место, с подпорками и вентиляцией. Чтобы добраться до него, вытащите из двух задних рядов по четыре тюка посередине. Задний борт свободно откидывается, а тюки, которые надо вытаскивать, обвязаны трижды, чтобы не развалились.
– Кто об этом позаботился? – спросил Гарри.
– А сами как думаете? – прозвучало в ответ, что подразумевало Вандерлина. – Он и обед оставил, полагая, что вы можете задержаться здесь на какое-то время.
Пока они поднимались по широкой лестнице из тяжелых балок и досок, Байер спросил:
– Что это за контора?
Прежде чем Гарри успел ответить, они достигли второго этажа. Половина его была отгорожена, но оставалось еще обширное и темное пространство, кроме тех участков, которые освещались огромными, горевшими солнечным желтым светом лампами начала века, похожими на кабачки-рекордсмены, с гигантскими нитями накаливания размером с рессору детской коляски. Пол был покрыт пересушенным дубовым паркетом, на котором остались вмятины от сотни лет ходьбы. Внутри было тепло, потому что кирпич впитывал солнечный свет необычайно жаркого бабьего лета. На столах, сдвинутых под одной из огромных тыквенных ламп, были разложены карабины, магазины с патронами, ручной пулемет и коробка патронных лент, базука с тремя ракетами, пять брикетов пластиковой взрывчатки, запалы, складные носилки, резиновая десантная лодка с четырьмя веслами, четыре ручные гранаты, четыре индивидуальных медицинских комплекта, сухие пайки, на другом столе ждал обед из ресторана «Сарди», хотя было сомнительно, чтобы какой-либо работник «Сарди» лично доставил его на склад.
Вооружение было так же хорошо знакомо всем четверым, как зубная щетка или авторучка. На одном уровне сознания это давало им чувствовать себя в своей тарелке, но на другом – производило ровно обратное действие.
– В магазине базуку и пулемет не купить, – заявил Сассингэм. – Что это за контора и кто все это предоставил?
– Точно не знаю, – сказал Гарри. – Его зовут Вандерлин, я подобрал его на дороге во время шторма. Его лодка утонула. Он был похож на бродягу, но на нем был китель десантника. Из-за этого я не мог его бросить, так что когда мой тесть – который тогда еще не был моим тестем – не захотел остановить машину, я вернулся и забрал его. Это очень большой начальник, хотя тогда я этого не знал.
– Зачем он это делает? – спросил Байер, потому что в Нью-Йорке все либо покупалось, либо продавалось.
– Ответная услуга, я полагаю, и это очень хорошо. Только в этом году Вердераме замешан в полудюжине убийств, в том числе и человека, который работал у меня. До сих пор было так: мы играем по правилам, а он нет, он их отбрасывает, становится нашим хозяином, и это продолжается вечно.
На войне УСС создавало свои собственные правила и убивало волков, чтобы защитить овец. Здесь, где действует закон, это становится щекотливым… и это, конечно, опасно. Но он объяснил мне это очень просто. Он сказал: «Есть ли у нас закон? Потому что, если он есть, я пойду домой и буду вязать грелки для чайников. Если же на самом деле закона у нас нет, а есть только не сбывающаяся надежда на него, как может то, что мы делаем, угрожать тому, чего не существует, если не считать некоторых случаев или никогда не осуществляющихся надежд?»
– Так просто? – спросил Сассингэм.
– Для него.
– Все имеет свою цену, – добавил Байер. – Чего они хотят от нас?
– Он ничего не хочет, – сказал Гарри, – во всяком случае, от меня. Но ты прав. Я не знаю, кто они такие, но когда они начнут – а они затевают что-то большое, – не удивляйтесь, если получите предложение о работе. Я уже получил и отказался.