— Буду вам очень признателен! — горячо поблагодарил её я. — Когда вы сможете это сделать?
— Если Людмила Петровна отпустит, то хоть прямо сейчас.
— Конечно иди, раз такое дело, — раздался над моим ухом голос Карасёвой.
Я обернулся и обомлел. Весь персонал магазина сгрудился за моей спиной и увлечённо слушал нашу беседу. Я досадливо сжал губы. Огласки по Навалинску теперь не миновать…
Жилище Зинкиной соседки представляло собой маленький, неказистый домишко из строганого бревна, обнесённый ветхим дощатым забором. Несмотря на свой почтенный возраст, впечатление он производил недурное. В висевших под окнами плошках отцветала герань. По обе стороны ведшей от калитки к крыльцу дорожки выделялись цветочные грядки. Всё было ухожено и аккуратно подстрижено. Следы прополки подчёркивали полное отсутствие сорняков. И лишь соседствовавшее рядом пепелище красноречиво напоминало о разыгравшейся здесь недавно трагедии.
— Повезло бабке Евдокии, — тихо шепнула мне Надя. — Опоздай пожарные минут на пять — быть бы и ей в числе погорельцев.
Калитка оказалась незапертой. Мы беспрепятственно вошли во двор. По доносившимся из приоткрытой форточки звукам работавшего телевизора было ясно, что хозяйка на месте. Моя спутница постучала в окно.
— Евдокия! Открывай!
За дверью послышались торопливые шаркающие шаги. Щёлкнул замок, и моему взору предстала маленькая, сухощавая, по виду довольно шустрая, старушонка. Её проницательные, живые глаза пытливо уставились на меня.
— Здравствуйте, — приветливо кивнул я.
— Вечер добрый.
— Вот, гостя к тебе привела, — обратилась к ней Надя. — Ты как, не занята? Примешь?
— Отчего же не принять. Гостям всегда рады.
— Тогда знакомься. Его зовут Сергей.
— А я его знаю, — воскликнула бабка Евдокия. — Он у дочки Михаила живёт, друга моего мужа. И тот, и другой давно уже покойнички. Царствие им небесное. Как там Наташенька?
— Жива-здорова, — ответствовал я. — Насколько это, конечно, возможно после того, что произошло.
Хозяйка сочувственно потупила взор. Лицо моей спутницы приобрело обескураженное выражение.
— Выходит, я зря в провожатые навязалась.
Мы переступили порог. В мои ноздри ударил запах свежесваренных щей.
— Проходите в комнату, — кивнула старушка.
Раздвинув закрывавшие проём шторы, я очутился в небольшом, тускло освещённом помещении со старой, почти что старинной мебелью. Мы с Надей уселись на диван. Бабка Евдокия, приглушив телевизор, устроилась напротив в плетёной кушетке с подушкой.
— Мы к тебе вот чего пришли, Евдокия, — проговорила моя спутница, заговорщически сощурив глаза. — О соседке хотим тебя расспросить.
— О Зинке? — удивлённо вскинула брови хозяйка и отмахнулась, как чёрт от ладана. — Зачем она вам сдалась? Забрал её к себе Господь, и пусть упокоится с миром. Царствие ей небесное.
Она повернулась к висевшему в углу образу и обильно перекрестилась.
— Есть у нас тут один интерес. Ты ведь в основном дома сидишь, никуда особо не отлучаешься?
— А что ты хотела в мои годы? — обиженно парировала старушка. — Мне, как-никак, уже восемьдесят один. Я своё уже отбегала.
— Да ты не ерепенься, а дослушай до конца, — добродушно укорила её Надя. — То, что ты часто бываешь дома, для нас как раз хорошо.
— Это почему?
— А потому, что ты всё и всех видишь. Кто мимо проходит, кто к кому заходит. Ведь так?
— Ну, так.
— Так вот, не могла бы ты припомнить, кто заходил к Зинке в последнюю неделю перед пожаром?
Хозяйка воздела глаза к небу.
— Да к ней столько швали шастало, что всех не упомнишь.
— И всё-таки?
— А зачем тебе?
— Нужно.
— Зачем нужно?
В глазах старушки заиграло свойственное её возрасту любопытство. Надя замешкалась и растерянно посмотрела на меня, словно испрашивая разрешения озвучить цель нашего визита.
Я подался вперёд.
— Понимаете, в чём дело, уважаемая Евдокия… э-э-э…
— Ивановна.
— …уважаемая Евдокия Ивановна. У нас есть подозрения, и подозрения вполне обоснованные, что Зинка могла что-то знать о пропаже Натальиного сына.
— Да вы что!
— Помнишь прошлый вторник, когда «Зимнюю вишню» показывали? — вернула себе инициативу моя спутница. — Я тебе тогда ещё долг приносила.
— Ну, помню, — кивнула хозяйка.
— Ты Зинку в тот день видела?
— Видела.
— В какое время?
Бабка Евдокия напрягла память.
— В разное. Днём она, как обычно, по улицам бродила. Затем за клюквой в лес пошла.
— А вечером, когда она из лесу возвращалась, ты её видела?
— Видела. Я как раз на лавке сидела.
— Ты ничего в ней особенного не приметила?
— Приметила. Летела так, словно за ней черти гнались.
— А тебе известно, что в тот самый день в лесу как раз и пропал Наташкин сынишка?
— Батюшки! — старушка вытаращила глаза и изумлённо приложила ладонь ко рту.
Надя выразительно вскинула палец.
— Улавливаешь?
— Улавливаю. Может Зинка в лесу что углядела? Не просто же так она была сама не своя.
— О чём и речь. Тебе она, кстати, ничего не говорила?
— Нет, ничего.
— Тогда вспоминай, кто к ней заходил. Может она кому из собутыльников что сболтнула.
— Погоди-погоди-погоди, — заёрзала бабка Евдокия. — Значит так. В прошлый вторник у неё никого не было. Яшка Косой, правда, стучал на ночь глядя, но она ему не открыла. Я ещё, помню, тогда удивилась: с чего это вдруг? Она его всегда пускала. В четверг к ней заходила Манька Спицына. Я с ней парой слов перебросилась. У неё медведка всю картошку погрызла. Яшка снова заглядывал, Пашка с Богдановки. В пятницу к ней Борьку Мещерякова занесло…
Память у старушки оказалась на удивление отменной. Она уверенно вспомнила всех, кто попадался ей на глаза.
— Вот вроде и всё, — резюмировала хозяйка. — Может у неё и ещё кто был, только я этого не видала. А вы что, хотите с ними со всеми встретиться?
— Придётся — вздохнул я.
Бабка Евдокия поморщилась.
— Удовольствие, должна вас предупредить, небольшое.
— Да я понимаю, — горько усмехнулся я. — Контингент, небось, своеобразный.
— Ещё какой своеобразный! Если с Манькой ещё более-менее поговорить можно, то к Яшке лучше вообще не подходить. Особенно, когда он пьян.