— Ты же говорила, что не веришь во всякую чертовщину, — хмыкнул я.

— Не верила, пока сама с ней не столкнулась, — понизила голос Наталья.

Я задумчиво потёр лоб.

— Ответь мне на один вопрос. Помнишь, когда Зинка приходила просить деньги? Я ещё тогда столкнулся с ней у калитки.

— Ну, — насторожилась моя курортная знакомая.

— Она тебе ничего не говорила?

— Ничего. Попросила, как обычно, «до завтра» в долг, выслушала отказ и ушла.

— А в её поведении не было чего-нибудь странного?

— В её поведении все было странным, как и у всякой алкоголички. И не только в тот день, а постоянно. Нормальные люди так себя не ведут.

— А тебе не показалось, что она чего-то недоговаривает, скрывает?

— Нет, не показалось. Меня заботило только то, как бы побыстрее её выпроводить.

Моя сожительница закрыла дверцу шкафа, подошла к креслу, присела на подлокотник и взяла меня за руки.

— Серёжа, — тихо попросила она. — Оставь это. Не лезь. Я сердцем чую, что это не к добру. Хватит с меня уже и одной потери…

Ночь, как и накануне, выдалась тёмной. Небо заволокли тучи. Землю окутал туман.

Я лежал на кровати, заложив руки за голову, и раз за разом прокручивал в памяти нашу последнюю встречу с Зинкой.

Вот я подхожу к дому, вот сталкиваюсь с ней у калитки, вот ловлю её взгляд…

Стоп. Что-то в её взгляде было не так. Он был каким-то не таким, каким должен был быть.

По словам Натальи, Зинка приходила просить в долг, и получила решительный «от ворот поворот». В такой ситуации самым естественным выглядит уныние. Но в Зинке уныния не чувствовалось и в помине. Её глаза отдавали каким-то странным, загадочным блеском, в котором отчётливо сквозило торжество.

Несостыковочка.

А может Зинка приходила не за деньгами? Может деньги являлись не более как поводом, а на самом деле ей просто хотелось насладиться Натальиным горем? Есть ведь такая препротивная категория людей, которым доставляет удовольствие лицезреть боль других. Особенно тех, у кого жизнь сложилась лучше. А Зинка, хотя о мёртвых и не принято говорить плохо, являла собой отнюдь не воплощение добродетели.

А не Зинкиных ли это рук дело?

В моём воображении разыгралась следующая сцена.

Наталья идёт с сыном гулять в лес. У поваленной сосны она внезапно теряет сознание. Испуганный мальчик отчаянно зовёт на помощь. Его крики слышит собирающая на болоте клюкву Зинка. При виде беспомощного ребенка в её голове зарождается дьявольский план — тайно его продать. Либо на донорские органы, либо в так называемое «секс-рабство». В наше отягощённое вакханалией пороков время такие случаи — не редкость. Недавно по телевидению об этом была даже целая передача. Зинка прячет ребёнка в укромном месте на болоте, связывает его, чтобы он не убежал, после чего, обуянная страхом от содеянного, возвращается домой.

Покупатель, или, говоря её языком, «спонсор», находится через несколько дней.

Получив деньги, Зинка впадает в эйфорию. Но её счастье длится недолго. Её «убирают». Кому нужен свидетель, да ещё такой ненадежный, способный в любую минуту распустить язык!

Я беспокойно заёрзал. Моя кровь забурлила. Сердце переключилось на бешеный галоп.

Так вот, наверное, куда вёл меня Нигер. Он вёл меня на место, где Зинка прятала похищенного мальчика.

Я возбуждённо вскочил. Меня наполнила уверенность, что я ухватил конец этого запутанного клубка. И тут у меня перехватило дыхание: в окне спальни отчётливо мелькнул чей-то силуэт. Я спрыгнул с кровати и ринулся в прихожую. Отведя щеколду, я слегка приоткрыл дверь и устремил взгляд в образовавшийся зазор.

В глубине двора, в заполнявшем пространство тумане, различался бледный контур человеческой фигуры. Это была та самая призрачная детская фигура, которую я наблюдал вчера. Она словно парила над землей. Мой слух уловил напоминавшее печальную мелодию мычание: «му-му-му, му-му-му, му-му-му».

Я резко распахнул дверь и громко прокричал:

— Эй, ты! А ну, стой!

Фигура стала стремительно удаляться. Я сбежал по ступенькам и бросился за ней, но споткнулся о валявшийся на земле шланг. Когда я поднялся на ноги, фигуры уже не было. Она словно растворилась в тумане.

В этот момент из дома донёсся душераздирающий крик.

— А-а-а!

Я бросился обратно.

Наталья сидела на кровати с обезумевшими от ужаса глазами. Она кивнула в сторону располагавшейся за стеной Димкиной комнаты и прошептала:

— Там кто-то есть.

Я зажёг свет, шагнул в коридор, но войти в «детскую» сразу не решился. На меня девятым валом накатил страх. Постояв неподвижно с минуту, я всё-таки заставил себя собрать волю в кулак и взялся за дверную ручку. Дверь распахнулась.

Передо мной предстала сплошная чернота. Свет из спальни, проникавший сюда транзитом через коридор, выхватил слабые очертания мебели.

— Кто здесь? — громко спросил я.

Ответом явилась тишина.

Глубоко вдохнув, чтобы унять разрывавшееся на части сердце, я шагнул вперёд и стал шарить по стене в поисках выключателя. Вспыхнула люстра. Я быстро огляделся по сторонам. Комната была пуста. Сверху повеяло холодком, как будто надо мной что-то пролетело. Я вскинул глаза. Потолок был чист. Я подошёл к окну и подергал за створки. Они были заперты.

В проёме показалась Наталья.

— С чего ты взяла, что здесь кто-то есть? — спросил я.

— Я слышала шаги.

Мы напряжённо посмотрели друг на друга. За окном засвистел ветер…

Глава девятнадцатая

Проводив вознамерившуюся вдруг срочно нагрянуть в свой магазин сожительницу, я закрыл дверь, посмотрел на себя в зеркало и тяжело вздохнул. Мой вид являл собой отголосок наполненной страхом ночи: глаза были красными, как у хорька, а лицо походило на смятый лист бумаги. Впрочем, это было не удивительно. Я ведь снова почти не спал. Напуганные загадочными явлениями, происходящими как в самом доме, так и возле него, мы не сомкнули глаз до самого утра. В комнатах всю ночь горел свет. Мы погасили его лишь тогда, когда в окна ударили первые лучи солнца.

Атмосфера за завтраком была тягостной. В воздухе явственно витала тревога.

— Я скоро сойду с ума, — горестно пожаловалась Наталья. — Чувствую себя настолько разбитой, как будто разваливаюсь на части. Но плохо — не плохо, а девок навестить надо. Карасёву без контроля надолго оставлять нельзя.

Я не смог не отметить, сколь существенную перемену претерпел за последнее время её голос. Яркий и звонкий в начале нашего знакомства, он теперь стал каким-то глухим и безжизненным. А его игравшая всей палитрой эмоций тональность приобрела нотки рассеянности и задумчивой пустоты.