Луз подумала, что и сейчас на кладбище очень красиво. Она медленно шла по аллее, любуясь тем, как украшены могилы. Двух похожих нет, каждая красива по-своему. На одних замысловатые украшения, на других все просто, за основу взяты старинные индейские кресты в форме ожерелий. Какой-то бродячий пес стащил из корзины кусок хлеба. Луз шуганула воришку, хотела что-то сказать Ядире, но в эту минуту заметила Марипосу.
Марипоса надрывалась из последних сил. Она спешила закончить работу до заката солнца, но еще многое из того, что она наметила, не было сделано. Время от времени она украдкой оглядывалась по сторонам, смотрела, как на соседних могилках трудятся целыми семьями, сравнивала с тем, что задумала. Ее алтарь должен быть самым красивым, самым внушительным, впечатляющим, самым ярким. Только так она может выразить свое почтение к матери, перед которой чувствовала такую вину….
Солнце приятно грело спину, пока она на четвереньках возилась с каменным надгробием, чистила его, мыла. Затем принялась сооружать деревянную подставку для цветов, наверняка самую большую на кладбище. Вгоняя в дерево гвозди, а потом орудуя кистью (надо ж было еще и покрасить конструкцию), она прокручивала в памяти картинки прошлого. Сколько раз они вместе с мамой приходили на это кладбище в День поминовения, чтобы отдать дань уважения почившим родственникам. Весь день певучий голос матери звучал в ее ушах. И чем ниже клонилось солнце к линии горизонта, тем громче звучал голос для нее Эсперансы.
– Вот, моя хорошая, взгляни! Первым делом мы водружаем крест в изголовье могилы. Для нас, мексиканцев, крест олицетворяет четыре природные стихии. Так мы понимаем его символику. Потом мы кладем на алтарь зерно, это наше подношение земле, чтобы она продолжала родить. Вдохни в себя его запах, доченька. Он ведь тебе знаком, правда? Запах кукурузы – это наш национальный аромат, свидетельствующий о богатом урожае. А сегодня он напитает и души умерших, когда они снова вернутся в родные места.
Следом ставим воду. Поставь емкость с водой вот сюда. После долгого путешествия душам захочется утолить жажду. Вот здесь кладем бумагу. Посмотри, какая она тонкая! Достаточно легкого порыва ветерка, и она взлетит в воздух. И наконец, огонь! Мы зажигаем свечи, по одной в память о каждой душе наших усопших близких. Плюс еще одну за ту душу, которая забыта всеми и некому ее помянуть. Понимаешь меня? Сегодня мы зажжем свечи и осветим путь всем нашим дорогим и возлюбленным предкам, чтобы они не заблудились и нашли дорогу домой.
Забытая всеми душа! Наверное, с грустью подумала Марипоса, такой будет ее душа, когда она умрет. Есть ли у нее хоть крохотная надежда, что Луз зажжет в этот день свечу в память о своей матери?
С площади доносились бравурные звуки музыки, слышался смех, веселый шум толпы. Празднество вступило в свои права. Надо торопиться! Надо успеть! В горячке Марипоса не заметила, как расцарапала себе руку и порвала рубашку. Из царапины сочилась кровь. Но это пустяки. «Вот оно, мое искупление кровью», – невольно подумала Марипоса. Пожалуй, предки одобрили бы ее жертвоприношение. Не обращая внимания на рану, она продолжала трудиться. Время не ждет. Все должно быть готово к вечеру. Скоро возле могилы соберутся все члены ее семьи.
Родственники обошлись с ней по-доброму. И она благодарна им за участие. И все они желают ей только добра. Но она-то отлично знает, кто и что думает о ней в глубине души. Та же Эстела, к примеру. Разве может порядочная женщина бросить своего ребенка и скрываться невесть где столько лет? Бесстыжие глаза у такой женщины. И сердца у нее нет.
Сколько презрения в глазах Эстелы, когда она смотрит на нее! Марипоса совершила самый страшный грех из всех, на какие способна женщина. Немыслимый с точки зрения такой образцовой матери. И потому непростительный.
Солнце клонилось все ниже. Вечерело. Наконец Марипоса отступила от алтаря и оглядела его. Все ее тело болело, ныли руки, покрытые синяками и грязью. Но алтарь получился таким, как она и мечтала. Очень красивый. Она соорудила его в форме высокой четырехгранной башенки. Снизу башенка была разделена на шесть открытых ниш, которые все вместе напоминали по форме звезду. Ведь звезда – это символ Вселенной, символ бесконечности. Сверху башня была увенчана большим крестом. Каждый миллиметр деревянной конструкции был покрыт оранжевыми бархатцами и раскрашенными от руки бумажными бабочками-данаидами. Подвески из красных зерен и золотистой мишуры свешивались из шести ниш. И это делало башенку похожей на нарядную рождественскую елку.
Родственникам должно понравиться. Вполне возможно, они даже будут гордиться ею. Если состоится ее примирение с близкими здесь, на кладбище, если она прочитает в их глазах хоть что-то, отдаленно напоминающее прощение, то тогда, быть может, у нее есть шанс заслужить и какое-то прощение у своей матери. Всем своим сердцем, всей своей истерзанной душой Марипоса свято верила в то, что если ее алтарь получится таким, как она его задумала, то душа матери обязательно прилетит сюда, чтобы встретиться с ней.
Оставалось последнее. Марипоса наклонилась к земле, чтобы поднять букет бархатцев. Кровь прилила к голове, и ее повело в сторону. Она устала, очень устала. Да и не ела весь день. Она выпрямилась, постояла немного, закрыв глаза и ритмично дыша, и стала обрывать лепестки, усыпая ими землю.
– Прости меня, мама, – прошептала она едва слышно, а лепестки продолжали падать и падать, распространяя вокруг сладковато-пьянящий запах. Казалось, весь предвечерний воздух наполнился ароматом.
Но вот оборваны все лепестки. Они закрыли могилу сплошным ковром, похожие издали на яркое пушистое одеяло. И каждый лепесток, проскользнувший сквозь ее пальцы, был молитвой о прощении. Так, срывая один за одним лепестки бархатцев, она словно творила в своей душе ритуал искупления, расплачиваясь за все содеянное.
– Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa! Моя вина, моя вина, моя величайшая вина, – шептала она слова покаянной молитвы, чувствуя тяжесть в груди.
Луз застыла в нескольких шагах от могилы. Ядира подошла к ней и, схватив ее за руку, вгляделась в женщину, хлопочущую вокруг могилы. Марипоса, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, медленно обрывала лепестки бархатцев и швыряла их беспорядочными горстями на могилу, уже покрытую толстым золотистым слоем. Потом она преклонила колени и стала произносить что-то нараспев, словно пребывая в состоянии транса. Это было похоже на тягостный плач или на завывание отчаявшегося человека, безнадежно пытающегося зацепиться за жизнь и мало верящего, что у него это получится. Но тем не менее ищущего путь в свету.
Луз знаком показала Ядире оставаться там, где та стоит, а сама неслышно приблизилась к Марипосе и осторожно положила руку ей на плечо.
– Марипоса, – прошептала она.
Мать ее вздрогнула и повернулась к ней. Ее заплаканные глаза при виде дочери расширились. Вся в грязи, волосы растрепались, на рукаве рубашки алеет кровяное пятно… Пресвятая Дева Мария! Марипоса была словно не здесь – и явно не понимала, кто ее потревожил и теперь стоит рядом с ней. Луз за долю секунды перенеслась в то утро, когда она нашла Эсперансу в саду, – такой же отрешенный блуждающий взгляд, такое же глубокое погружение во что-то свое, невыразимое, сжигающее изнутри, тайное и очень интимное…