– Каждому овощу – свое время! – засмеялась шинкарочка, отскочила к оставленным башмакам, но надевать их не стала, взяла в руки, словно хотела оборониться ими.
– Ты не останешься в накладе, – пообещал он, ее лукавство распаляло. – У меня есть деньги, и немалые. Я не скупой. Не веришь?
– О, верю, конечно. Но я не продажная девка. Господин ошибся! – обиделась шинкарочка и вышла из конюшни. Враз сделалась гордой и неприступной. Он догнал ее во дворе, заговорил обескуражено:
– Прости. Девушек давно не видел. Забыл, как с ними обращаться, – и, чтобы замять неловкость, спросил о пустяке: – Почему ваш трактир называется «У трех дубов», я никаких дубов не заметил?
– Раньше они здесь были. Раньше! – отмахнулась шинкарочка досадливо и прибавила шагу. В дверях, однако, приостановилась, подождала его. Высокая, тонкая, чернявая, она вдруг показалась ему очень похожей на Анну. Сердце у него ухнуло, когда прошептала смущенно:
– Если господин мне понравится, будет все без денег. По любви…
– А как тебе понравиться? – выдохнул он и чуть не получил дверью по лбу, так стремительно шинкарочка скрылась за нею.
Посетителей в трактире обслуживала она же. Их собралось немного, человек пять-шесть, мужики, видимо, из ближайшей к трактиру деревни. Она угадывалась по вечернему дымку очагов, беззлобному лаю собак, голосам женщин, сзывавших детей к ужину. Все эти мирные звуки он уловил во дворе, когда догонял шинкарочку. За толстыми стенами их почти не было слышно, да и заглушали нетрезвые возгласы мужиков, надрывный визг скрипки. На ней без устали пилил одноглазый цыган. Худая длинноносая цыганка под нестройные звуки изображала танец: трясла костлявыми плечами и грязными юбками, некрасиво изгибалась назад – обнажался впалый серый живот. Мужики громкими возгласами подбадривали ее, били в ладоши, стучали кружками о стол.
Смотреть на это пьяное веселье ему было неприятно. А вот шинкарочка радовала глаз красотой движений, белизной фартука и чепца. Она разносила пиво и скудную снедь. Мужики отвыкли от хорошей пищи за время нескончаемых войн и еду почти не заказывали, да и собрались не есть, а веселиться. Он один терзал какое-то мясо, жесткое и дорогое, пил кислое вино. Шинкарочка все подливала и подливала. А он, чтобы понравиться ей, все заказывал и заказывал. Сподобился пару раз ущипнуть ее за тугой зад – знак особого расположения в Неметчине. Наконец она села за его столик…
Волонтер проснулся оттого, что кто-то настойчиво и грубо стягивал с него башмак.
– Не дури, рыбка! – попросил он сонно и счастливо. – Я спать хочу.
Просьба не подействовала. Послышалось урчание, и какой-то зверь хватил его за голень.
– Ах ты зверюга! – Он вскочил – и ударился о слишком низкий потолок.
Бока не ласкало сено – колотили деревянные стены. Он подобрал ноги и увидел престрашную псину. Она по плечи всунулась в тесное помещение и злобно рычала. Тут он догадался, что занял каким-то образом собачью будку. Хозяйка справедливо пыталась отстоять свое, пришлось пнуть ее как следует, чтобы освободить лаз.
Он был узок. Собака возобновила нападение. И все-таки им удалось поменяться местами без большого урона. Собака, наверное, торжествовала, а его окончательный переход ото сна к яви ошеломил.
Поблизости не оказалось никаких признаков трактира. Кошель исчез. Конь остался в неизвестной конюшне. Сам он был скорее раздет, чем одет: башмаки да исподнее. В таком мерзком виде ни к какому дому не подойдешь. Он стоял столб столбом на чьих-то задворках, почти на огороде, и протирал глаза. Надеялся, что все ему мерещится спьяну, что шинкарочка пошутила, засунула в будку, чтобы позабавиться, и вот-вот придет с конем и кошелем…
Размышления прервал женский голос. Пригожая молодка, не шинкарочка, стояла у грядки и с изумлением, но без страха разглядывала его. Он направился к ней (что было делать!) и от волнения сорвал и сунул в рот зеленое яблочко с невысокого травянистого растения.
– Ха-ха! – засмеялась молодка. – Выплюнь, выплюнь. Это же картофель, чертов овощ то есть. Нельзя есть его яблоки.
– Зачем тогда сажать! – Он в сердцах сплюнул, обозлился на женщину. Она издевалась над невежеством незнакомца, когда следовало посочувствовать ему. Не мог же мужик ни с того ни с сего растелешиться!..
– Все вы тут хохотушки, как погляжу! – оборвал ее возмущенно. – Хохотом своим добрым людям головы дурите, потом обираете до нитки. Где мой кошель? Где конь? Где хотя бы трактир «У трех дубов»?
Молодка не ответила ни на один из вопросов. Тогда он поведал ей свою горестную историю.
– Похоть меня подвела, – заключил откровенно. – Похотливый я козел!
– Не черни себя напрасно. Это войны бесконечные во всем виноваты. Люди терпят, терпят, потом как с цепи срываются. – Она смущенно улыбнулась, бросила в корзину какой-то клубень. Там их собралось уже немало. Перехватив его взгляд, объяснила: – Вот это и есть картофель. Клубни варят или пекут и тогда только едят, – и просто, как давнему знакомцу, предложила: – Пойдем в дом, я как раз картофель сварила, попробуешь. Заодно корзину поможешь донести.
Он вдруг застеснялся, затоптался на грядке:
– Ну как в таком виде…
– А на улице показаться в таком виде и вовсе нельзя! – Женщина взяла его за руку. – Не бойся – воровать у тебя уже нечего. А что при тебе осталось, небось, и сам отдашь. – Он засмеялся. Жизнь опять налаживалась. В какой уже раз.
– Меня Биргиттой зовут, – сказала женщина. – Второй год вдовствую. Замужем была всего месяц. Так что и дитя не завела. Совсем одна живу. Если не считать Альмы, собаки. Я ее на ночь в дом пускаю, потому тебя и угораздило забраться в ее конуру. – Она опять засмеялась. Однако смех ее был необидным, очень даже приятным. – Я думала, она подружку бездомную изгоняет или нищенку, а вылез здоровущий мужик.
Картофель оказался куда вкуснее репы. Он вспомнил, что видел несколько картофельных кустиков в Измайлове у царицы Прасковьи. Она ими очень гордилась – царь Петр привез презент из Голландии, – но считала картофель редкими иноземными цветами.
За поздним завтраком или ранним обедом Биргитта предположила, что трактир оказался разбойничьей ловушкой. Не впервой местные разбойники так обирали одиноких путников. Снимали дом на отшибе, открывали трактир и бесследно исчезали, когда им удавалось обобрать какого-нибудь богатого ротозея.
– Слава Пресвятой Деве, ты остался жив, – заключила она. – А теперь я помогу тебе. – Она близко придвинулась к нему: юбки крестьянок – не фижмы. – Работа тебе будет. Скоро время сажать тюльпаны. Жить можешь у меня. Дом просторный. Перины пышные. Сама перо драла. Не желаешь поглядеть, удостовериться?
Он с неохотой поднялся из-за стола, оставил вкусный картофель. За гостеприимство надо платить…
А что касается грязных ног, то едва ли он тогда снимал башмаки.
Волонтер улыбнулся воспоминаниям. Вынул ноги из таза. Но вытереть их не посмел – уж больно хорошо полотенце: цветная перевить вышивки, кружева, – таким рукоделием божницу украшают. Посидел еще, подождал, пока сами обсохнут.