Доведенные до сведения англичан условия прекращения состояния войны, по некоторым данным, перекликались с идеей партнерства при наведении «стабильного порядка» в Восточной Европе. Заминка в реагировании Лондона могла сойти за некое обнадеживающее предзнаменование, приглашавшее еще до подписания перемирия с Францией в Компьенском лесу заняться прикидками, как быстрей разделаться с СССР. Первоначально Гитлер примерял вариант – немедленная переброска соединений вермахта с запада к советской границе и практически с колес наступление по всему фронту. Внешний предлог – включение в состав Советского Союза трех Прибалтийских республик несовместимо с договоренностями 1939 года и является угрозой рейху. Йодль и затем другие генералы убедили фюрера в неосуществимости подобного замысла.
За несколько дней до привала войск Рундштедта у Дюнкерка Гитлер заявил в присутствии Гальдера: «Мы ищем точки соприкосновения с Англией на основе раздела мира». Вскоре после эвакуации англичан с континента Гитлер в кругу близких сотрудников заметил: «Армия – становой хребет Англии и ее империи. Если мы разобьем экспедиционный корпус, империя погибнет. Поскольку мы не хотим и не можем стать ее наследниками, мы должны оставить ей шанс. Мои генералы не поняли этого». Ожидания, что дюнкеркский аванс настроит англичан на примирительный лад, высказывали осторожный Вайцзеккер, близкий к Герингу генерал Йешоннек и другие [324] .
Но похоже, премьер У. Черчилль оттачивал на Гитлере тактику, с которой предстояло затем иметь дело Сталину и реже Рузвельту: «обещать, как метко заметил еще в XVIII веке французский моралист, соразмерно расчетам и выполнять обещанное соразмерно опасениям».
Между бескомпромиссной войной и компромиссным миром перекатов не счесть. В исполнении Черчилля вражда могла приобретать почти дружественные оттенки, а дружба – весьма враждебные. Он мог раздумывать над использованием химического оружия для отражения немецких десантов на Британские острова и держать в загашнике оливковую ветвь на случай, когда Лондон вырвется из тянувшей его ко дну трясины.
Для мая-июля 1940 года, однако, верно: У. Черчилль проявил недюжинную волю, не уступив массированному давлению ни домашних пораженцев (от лорда Галифакса и герцога Виндзорского до некоторых церковников и лейбористских парламентариев), ни пестрой компании рвавшихся в советчики и «умиротворители» зарубежных деятелей типа бывшего президента США Гувера и сенатора Тафта, Дж. Ф. Даллеса и Линденберга (тогда – председатель архиреакционного комитета «Америка прежде всего»), посла Дж. Кеннеди [325] , Пия XII и диктатора Франко, короля Швеции и швейцарских министров. Любителей, родственных К. Буркхардту, – легион.
Не здесь ли кроется разгадка ребуса: французские вооруженные силы, не уступавшие по численности, составу, вооружению немецким и располагавшие девятью месяцами для приведения себя в полную готовность, сломались за какие-то пару недель? Убедительней многотомных сочинений маститых военных историков и отставных военных поныне звучат слова Э. Моурера – журналиста, сотрудничавшего с шефом американской разведки У. Донованом. В записке, подготовленной по поручению основателя управления стратегических служб, Моурер писал: прежде всего, французская нация «сломалась морально»; высокопоставленные офицеры, богатые промышленники и видные политики были «настроены враждебно к Третьей республике; многие были склонны считать, что авторитарный режим типа итальянского и немецкого функционирует лучше; он спасет позиции привилегированного класса и, конечно, избавит Францию от необходимости защищать самое себя. Если суждено быть войне, то пусть это будет война против безбожных большевиков. Другими словами, под конец половина, а может быть, и большинство влиятельных французских граждан стало верить именно в то, в чем хотел их уверить Гитлер» [326] .
Нечто неотдаленно похожее висело грозовой тучей над Англией. За Черчиллем стояли начальники штабов, и это давало ему перевес во внутреннем раскладе сил, хотя и лабильный. После инспекционной (не в переносном смысле) поездки У. Донована и затем трех высокопоставленных офицеров вооруженных сил США, командированных Рузвельтом в Лондон, чтобы удостовериться, насколько способна Англия продолжать войну, подтвердить или опровергнуть депеши посла Кеннеди, убеждавшего Белый дом: поражение Альбиона неотвратимо, – Вашингтон разомкнул уста. Посланцы президента в общем приняли сторону Черчилля. Это не устранило колебаний главы администрации, но все же склонило его к моральной поддержке премьера, не исключавшей помощи также поставками оружия.
Неточны утверждения, будто к сентябрю 1940 года терпение Гитлера истощилось и он списал Англию – с Черчиллем или без оного – как партнера или попутчика. К этому времени фюрер зафиксировался на агрессии против Советского Союза. Ресурсами для двух войн одномоментно он не располагал. Очередность операций предопределяла тактику кнута и пряника, минимальная задача, а именно обеспечение невмешательства и выжидание Лондона [327] , пока Россию будут ставить на колени, представлялась не эфемерной. Если бы даже англичане решились на поддержку СССР, у них не было бы к середине 1941 года необходимых для этого боеготовых войск.
Вместе с тем можно доказать, что пряник до мая 1941 года показывался чаще из-под полы, как бы за спиной Гитлера или вроде бы вопреки его запретам. По принципу: запретный плод слаще.
Особо тщательно конспирировались контакты Р. Гесса с англичанами, осуществлявшиеся в 1940–1941 годах через А. Хаусхофера, сына профессора и генерала К. Хаусхофера – основоположника германской геополитики. На английской стороне на связь с ним выходили сэр Ян Гамильтон и герцог Гамильтонcкий. По крайней мере, Гесс был уверен, что переписывается лично с ними. Заместитель фюрера способствовал тому, чтобы «Морской лев» ни на какой стадии не вышел за рамки планирования. Между прочим, А. Хаусхофер рекомендовал, как более надежный канал связи, британского посла в Вашингтоне Лотиана, но Гесс настоял на варианте Хаусхофер-Гамильтон [328] . На свою голову.
Согласно досье «Черная Берта» советских специальных служб, отслеживавших «аферу Гесса», заместитель фюрера состоял в переписке не с Гамильтоном, а с Интеллидженс сервис. Гесса по всем правилам искусства разыграли и вытянули в Шотландию. За один прием решалась двуединая теорема – приструнивались британские продолжатели дела Чемберлена и не позднее раскрытия инкогнито Гесса [329] полковником Грэхемом Дональдом и его окончательной идентификации Киркпатриком Лондон знал, что в действительности держал на уме глава нацистского режима.