В это путешествие я взял ценности и почти все свои деньги. Я был вынужден забрать золотые цепи у Сигунн и двумя из них расплатился с монахами. При этом я мысленно поклялся, что однажды вернусь сюда и заберу у них свои драгоценности.
На второй день нашего пребывания в Буккестане, когда наступили сумерки, я пошел на юг и запад, к холму, который нависал над городом. Этот холм был знаменит тем, что на его вершине располагались могилы древних людей, такие ярко-зеленые курганы на фоне голых склонов. Вокруг таких курганов всегда обитают мстительные призраки, и когда тропа привела меня в лес, где росли ясени, березы и вязы, я ощутил сильный озноб. Мне объяснили, куда идти, и предупредили, что, если я ослушаюсь, колдунья не покажется мне, однако сейчас я страшно жалел о том, что пошел один, без спутника, который оберегал бы мои тылы. Я остановился, но не услышал ничего, кроме дыхания ветра в листьях да шелеста воды в ближайшем ручье. Вдова рассказала мне, что одни вынуждены ждать, когда перед ними появится Эльфаделль, по несколько дней, а к другим, даже к тем, кто заплатил серебром или золотом, колдунья вообще не выходит.
– Она может раствориться в воздухе, – сообщила вдова, перекрестившись. Однажды, добавила она, колдунья отказалась являться самому Кнуту.
– А ярл Сигурд? – спросил я. – Он тоже к ней ходил?
– Он приезжал в прошлом году, – ответила она, – и был очень щедр. Его сопровождал какой-то сакский лорд.
– Кто именно?
– Откуда мне знать? Они ко мне на постой не просились. Они ночевали у монахов.
– Расскажи мне все, что помнишь, – попросил я.
– Молодой, – начала она, – с длинными волосами, как у тебя. Но он точно был саксом. – Большинство саксов в отличие от датчан стригли волосы коротко. – Монахи называли его Саксом, лорд, – продолжала вдова, – но кем он был на самом деле, я не знаю.
– А он точно был лордом?
– Он был одет как лорд.
На мне была одежда из кожи и кольчуга. Я не видел в лесу никакой опасности и поэтому уверенно шел вперед, пока не обнаружил, что тропинка упирается в известняковый утес, рассеченный огромной трещиной, из которой вытекает ручеек и, обегая упавшие осколки, с громким журчанием устремляется в лес. Я огляделся по сторонам, но никого не заметил и ничего не услышал. Мне даже показалось, что и птицы замолкли, хотя наверняка это был плод воображения, разыгравшегося из-за беспокойства. Я различил следы на берегу у самой кромки воды, но потом убедился, что они давние, глубоко вздохнул, перебрался через камни и вошел в пещеру, узкий, похожий на щель вход в которую был обозначен папоротниками.
Меня охватил страх, такой же сильный, как при Синуите, когда люди Уббы выстроились в шеренгу, выставили перед собой щиты и двинулись убивать нас. Я прикоснулся к молоту Тора, висевшему у меня на шее, вознес молитву Хёду, сыну Одина, слепому богу ночи, и только после этого двинулся дальше, пригибаясь в тех местах, где потолок нависал слишком низко. Позади меня быстро таял сумеречный свет. Мои глаза привыкли к полумраку, и я видел, что ступаю по гальке, которая громко хрустела у меня под ногами. С каждым шагом становилось все холоднее. Своим шлемом я не раз чиркал по потолку. Я снова сжал в кулаке молот Тора, уверенный, что эта пещера – один из входов в подземный мир, туда, где раскинулись корни Иггдрасиля и где три норны определяют наши судьбы; что это идеальное обиталище для карликов и эльфов, для этих созданий тени, которые терзают наши жизни и насмехаются над нашими надеждами. Я был напуган до крайности.
Оскальзываясь на камнях, я продвигался вперед почти ощупью. Наконец я почувствовал, что коридор закончился и я нахожусь в просторном зале, в котором любой звук отдавался гулким эхом. Я увидел мерцание света и в первое мгновение решил, что зрение играет со мной плохие шутки. Я снова дотронулся до молота и положил руку на рукоятку «Вздоха змея». Я замер и прислушался. Я смог различить только плеск воды, ни один звук не свидетельствовал о том, что в зале, кроме меня, есть еще кто-то. Крепче сжав рукоять, я взмолился слепому Хёду, чтобы он провел меня по этой кромешной тьме.
А потом появился свет.
Совершенно неожиданно. Это был слабый проблеск ситной свечи, но до этого момента его скрывала ширма, которую вдруг быстро подняли. В непроглядной темноте крохотный, дымящийся язычок пламени показался мне ослепительно ярким.
Ситная свеча стояла на камне с ровной, как у стола, поверхностью. Рядом лежал нож и стояли чашка и миска. Огонь освещал помещение до самого потолка, с которого свисали камни. Они были странной формы и очень светлыми, такими, что было похоже, будто они внезапно застыли, скованные морозом. Все это, в том числе и жидкие камни, подернутые серым и голубым, я увидел в одно мгновение и только потом перевел взгляд на существо, сидевшее у камня-стола и наблюдавшее за мной. В темноте колдунья казалась темным облаком, тенью, силуэтом, чудовищем, но по мере того как мои глаза привыкали к свету, я все отчетливее видел, что она крохотная, хрупкая, как птичка, и древняя, как время. Ее лицо было настолько темным и морщинистым, что выглядело как кусок старой кожи. Подернутые сединой волосы закрывал капюшон от грязного черного плаща. Передо мной было уродство в человеческом обличье, женщина-чудовище, ведунья, Эльфаделль.
Я не двигался, а она не заговаривала. Она просто смотрела на меня не моргая, и я ощущал, как в душу закрадывается страх. А потом она поманила меня похожим на коготь пальцем и прикоснулась к пустой миске.
– Наполни ее, – сказала она. Ее голос напоминал шелест осенних листьев.
– Наполнить?
– Золотом, – ответила она, – или серебром. Но до краев.
– Ты хочешь еще больше? – возмутился я.
– Ты хочешь все, Кьяртан из Кумбраланда, – сказала она, правда, сделав крохотную паузу, прежде чем произнести имя, как будто она догадывалась, что оно ложное, – поэтому да. Я хочу еще больше.
Я едва не отказался, однако меня пугало ее могущество, поэтому я достал все серебро из своего кошеля, пятнадцать монет, и положил их в деревянную миску. Она довольно усмехнулась, когда монеты звякнули.
– Что ты хочешь знать? – спросила она.
– Все.
– Придет время жатвы, – небрежно произнесла она, – потом наступит зима, после зимы настанет пора сева, потом снова будет жатва и новая зима, и так до скончания времен, и люди будут рождаться и умирать, и это все.
– Тогда скажи мне, что я хочу знать, – заявил я.
Она поколебалась и едва заметно кивнула.
– Положи руку на камень, – сказала она и покачала головой, когда я положил левую руку на холодную поверхность камня. – Ту, которой ты держишь меч, – велела она, и я покорно положил на камень правую руку. – Переверни, – бросила она, и я перевернул руку ладонью вверх.
Пристально вглядываясь мне в глаза, она взяла нож. На ее губах блуждала полуулыбка, и мне очень хотелось убрать руку, но едва я шевельнулся, как она резким движением полоснула ножом по ладони, от большого пальца к мизинцу, потом еще раз, крест-накрест. Я смотрел, как из двух надрезов сочится кровь, и тут вспомнил крестообразный шрам на руке Сигурда.