Большая часть из того, что я говорил, была правдой. Я оглядывал ряды сентийцев, вооруженных щитами, копьями и мечами. Я видел встревоженные, напуганные лица.
– Я Утред Беббанбургский, – продолжал я, – и вы знаете, кто я такой и кто пал от моей руки. Сегодня вы будете сражаться вместе со мной, и от нас требуется не так уж много: сдерживать натиск вероломного противника, пока не подойдет наш король. А он уже идет сюда! – Я надеялся, что это тоже правда, потому что, если это окажется ложью, этот день станет последним в моей жизни. – Он уже близко, – добавил я, – он придет и безжалостно разделается с датчанами, как волк – с овцами. Ты! – Я указал на какого-то священника. – За что мы сражаемся?
– За крест, лорд, – ответил тот.
– Громче!
– За крест!
– Осферт! Где твой штандарт?
– Вот он, лорд! – закричал в ответ Осферт.
– Подними его, чтобы все видели! – Я дождался, когда Осферт с крестом выйдет к центру шеренги. – Это наше знамя! – закричал я, указывая «Вздохом змея» на обугленный крест и надеясь, что мои боги простят меня. – Сегодня вы будете сражаться за Господа, за свою страну, за своих жен, за свои семьи, потому что, если вы потерпите поражение, – я сделал многозначительную паузу, – вы лишитесь всего этого навсегда!
Позади меня, рядом с домами, стоявшими у реки, раздался грохот – это датчане застучали копьями и мечами по щитам, рассчитывая тем самым вселить страх в сердца врага. Я понял: настало время спешиться и занять свое место в стене из щитов.
Стена из щитов.
Она вселяет ужас, потому что нет места более ужасного, чем эта стена. Она – наше оружие, и с ним мы либо погибаем, либо побеждаем, чтобы потом прославиться. Я прикоснулся к молоту Тора, помолился, чтобы Эдуард подошел побыстрее, и приготовился к битве.
В стене из щитов.
Я знал, что датчане попытаются зайти нам в тыл, но на это у них ушло бы много времени. У них было два варианта: обойти болото или найти дорогу через него, и на то и на другое требовалось не менее часа, а может, и два. Я отправил гонца с приказом разыскать Эдуарда и поторопить его, потому что только его войско могло заблокировать датчан. Если датчане действительно попытаются обойти нас, они наверняка захотят сжать нас в кольцо, а это означает, что мне придется готовиться к атакам спереди и сзади.
А если Эдуард не подойдет?
Тогда здесь я и умру, и здесь сбудется предсказание Эльфаделль. А потом многие будут утверждать, что именно здесь они прославились, прикончив Утреда.
Датчане наступали медленно – кому охота спешить в объятия смерти? Ты видишь перед собой плотно сомкнутые щиты, шлемы над ними, блеск металла топоров, копий и мечей и понимаешь, что скоро окажешься в пределах досягаемости этого грозного и смертоносного оружия. Ты вынужден призывать на помощь всю свою отвагу, разжигать огонь в крови, позволять безумству одержать верх над осторожностью. Вот поэтому воины обычно выпивают перед битвой. У моих людей не было ни эля, ни меда, зато у сентийцев всего этого было вдосталь. Да и у датчан тоже: я видел, как они пускают по рядам бурдюки. Они продолжали стучать оружием по ивовым щитам, а день все быстрее вступал в силу, прогоняя ночные тени. Я увидел, как часть датских всадников поскакала на восток, и догадался, что они ищут путь, чтобы обойти мой фланг. Я сразу же забыл о них, потому что передо мной стояла задача до подхода Эдуарда сдержать натиск тех датчан, что наступали спереди.
Вдоль наших рядов шли священники. Люди опускались перед ними на колени, и священники благословляли их и насыпали им на языки по щепотке земли.
– Сегодня день святой Люси, – обратился к воинам один из них, – и она ослепит наших врагов! Она защитит нас. Блаженная святая Люси! Помолимся святой Люси!
Дождь прекратился, но небо все еще было затянуто тучами, под которыми яркими пятнами выделялись знамена противника: летящий ворон Сигурда, разбитый крест Кнута, олень Этельволда, кабан Беортсига, череп Хестена и причудливый зверь Йорика. Над армией плыли и штандарты ярлов помельче, среди символов были волки, топоры, были и соколы. Датчане выкрикивали оскорбления, стучали оружием по щитам и медленно продвигались вперед. Саксов и восточных англичан, примкнувших к армии врага, подбадривали их священники, датчане же взывали к Тору или Одину. Мои люди почти все время молчали, лишь изредка отпускали шутки, чтобы скрыть свой страх. Сердца бились чаще, мышцы напрягались: мы стояли в стене из щитов.
– Помните, – кричал сентийский священник, – как святая Люси преисполнилась святого духа, причем настолько, что двадцать человек не могли сдвинуть ее с места! Они запрягли двадцать быков и стали тянуть ее, но у них ничего не получилось! Вот так и вы должны стоять, когда придут язычники! Непоколебимо! Преисполнитесь святого духа! Сражайтесь за святую Люси!
Датчане, отправившиеся на восток, уже давно растворились в утреннем тумане. Врагов была целая орда, орда, жаждущая убивать, и она приближалась. Перед плотно сомкнутыми щитами датчан гарцевали всадники и криками подбадривали пехоту. Один из них выехал вперед и подъехал к нам. На нем блестела начищенная кольчуга, на руках посверкивали браслеты. Упряжь на его великолепном лоснящемся жеребце была отделана серебром.
– Вам конец! – крикнул он.
– Если тебе так нравится пердеть, – крикнул я в ответ, – иди к своим, и пусть они нюхают твою вонь!
– Мы изнасилуем ваших жен! – не унимался тот. Он говорил по-английски. – Мы изнасилуем ваших дочерей!
Я не мешал ему кричать: такие угрозы могли лишь сильнее разозлить моих людей.
– Кажется, твоя мамаша была подзаборной шлюхой, а? – выкрикнул кто-то из сентийцев.
– Если вы сложите оружие, – продолжал орать датчанин, – мы пощадим вас!
И тут я узнал его. Это был Оссител, командир Йорика, тот самый воин грозного вида, с которым я встретился на стене Лундена.
– Оссител! – крикнул я.
– Эй, кто там блеет?
– Слезай с лошади, – сказал я, делая шаг вперед, – и сразись со мной.
Он обеими руками ухватился за луку седла и уставился на меня, затем перевел взгляд на канаву с поддернутой тонким льдом водой. Я понял истинный смысл его маневра: не оскорблять нас, а выяснить, какие препятствия лежат на пути датского войска. Он снова посмотрел на меня и усмехнулся.
– Со стариками не сражаюсь, – заявил он.
Меня удивили его слова. Никто никогда не называл меня старым. Помню, я тогда расхохотался, но за этим смехом в глубине души прятался шок. За несколько недель до того дня я насмехался над Этельфлед, которая разглядывала свое отражение в большом серебряном блюде. Ее беспокоили морщины вокруг глаз, и она в ответ на мои насмешки запустила в меня этим блюдом. Я поймал его и, увидев свое отражение, обнаружил, что борода у меня седая. Помню, как я застыл от изумления, а Этельфлед хохотала надо мной. Я совсем не чувствовал себя старым, хотя иногда давала о себе знать раненая нога. Неужели люди видели во мне старика? Правда, в том году мне исполнилось сорок пять, так что да, я был старым.